32

Когда-то Гончаровы были, известны и по­читаемы императорами. Прапрадед Наташи Гончаровой, Афанасий Абрамович — горшеч­ник, калужский посадский человек, был дело­витый и предприимчивый. В трудах не знал от­дыха, с партнерами сотрудничал честно и по­рядочно, не нарушая обещаний и договорен­ностей, этими качествами и был известен в ста­ринном городе Калуге, что в ста пятидесяти верстах от Москвы.

Поэтому, когда калужскому купцу, владель­цу полотняного завода Карамышеву император Петр I приказал расширить свое производство, подыскать способных помощников и «принять в компанию свободных людей, кого похочет», Карамышев среди двоих и позвал молоденько­го гончара Афанасия Гончарова.

Царь Петр претворял в жизнь свою детскую мечту, возникшую во время катания по моско­вской Яузе и Измайловским прудам на найден­ном случайно немецком ботике — строил рус­ский флот.

Флоту и мореходству требовалось много полотна, а полотняное дело в промышленных размерах в России еще только зарождалось, и Петр всячески способствовал его становле­нию. Вот и Карамышеву Петр предложил выбрать в окрестностях Калуги земли, какие понравятся, и построить новые заводы.

 33

Купец облюбовал излучину быстрой речки Суходрев, в приходе церкви Спаса Нерукот­ворного, где в крестьянских избах исстари тка­ли прочное пеньковое полотно: готовые масте­ра, обучать не надо, только приручить и орга­низовать, сырье поставят, и вода — рядом, чис­тая, скоро меняющаяся.

Из отходов полотняного производства обычно делали бумагу, так что бумажная фаб­рика, да опять по предписанию самого царя Петра, тут рядышком и возникла.

Дело спорилось, но через несколько лет Ка­рамышев умер, наследники-«компанейщики» немного поработали вместе. Никто не мог уг­наться в делах за быстрым Гончаровым, он под­гонял, а, порой, и загонял совладельцев. И ког­да, после большого пожара на фабриках, Гон­чаров восстановил их за свой счет и предложил разделиться, напарник не возражал. И с 1735 года Афанасий Гончаров стал единственным владельцем полотняного завода и бумажной фабрики. Это вдохновило его на еще более напряженный ритм, и бумажное дело стало процветать не по дням, а по часам. Скоро уже весь русский флот, а потом и английский, хо­дили под гончаровскими парусами, а бумага, отличающаяся особым качеством, при Екате­рине II получила статус государственной, водя­ными знаками на ней обозначался двуглавый

34

орел, рядом - медали и почетное звание произ­водителя Гончарова, а потом на листах писа­лись императорские указы.

Местечко это на реке Суходрев так и проз­вали Полотняным Заводом. Затем оно так бу­дет числиться в официальных бумагах, а потом и на географических картах обозначится.

Через семь лет самостоятельной работы Афанасий Гончаров «за распространение фаб­рик, особливо бумажной, к пользе государ­ственной» был возведен в чин коллежского асессора и пожалован в ранг майора, получил потомственное дворянство, прикупил множе­ство заводиков и фабрик, усадеб и деревенек по всей России, завел собственные дома в Калуге и в Москве. Когда же Афанасий Абрамович Гон­чаров под конец жизни составлял завещание в пользу сына, гончаровских вотчин по всей Рос­сии насчитывалось уже более семидесяти.

Росло не только богатство, а и слава талант­ливого мануфактурщика, уважаемого порядоч­ного человека.

Только до нынешних Гончаровых несмет­ные богатства предков не дошли.

Говорили, что промотал богатство дедушка Наташи, Афанасиий Николаевич. Он не только не умел и не хотел вести доставшееся ему ог­ромное хозяйство, но и расточителен был до не-

 35

вероятности, без оглядки сорил деньгами, тра­тясь на дорогую мебель, лошадей, женщин...

Женщины были особой слабостью старею­щего Афанасия Николаевича. Он дарил воз­любленным, даже крепостным девушкам, фа­мильные драгоценности, породистых лошадей со своего конного завода. А заканчивались ро­маны особенно щедрыми откупными подарка­ми. Афанасий Николаевич дарил надоевшим женщинам дома и даже имения.

Так продолжалось несколько лет. Когда же он, по настоянию управлящего, оглянулся, то увидел, что сума почти пуста, хозяйство так за­пущено, что сам он его поднять уже не в силах, поэтому отдал управление заводами един­ственному сыну Николаю, а сам укатил за гра­ницу развеяться от неприятных впечатлений, обязав сына высылать ему определенную со­лидную сумму.

Николай, будущий отец Наташи, страстно взялся за дело. Надо было содержать большое семейство, расплачиваться с долгами отца, восстанавливать растроенное хозяйство.

И он преуспел. Фабрики и заводы заработа­ли, в семью пришел достаток. Но тут Наполеон двинул войска на Россию, и Афанасий Нико­лаевич поспешил вернуться на родину.

Сначала французские войска шли у него буквально по пятам, потом повернули к Моек-36

ве, а Афанасий Николаевич взял южнее, торо­пился доехать до Полотняного Завода раньше врага, узнав еще дорогой, что Москва сдана Наполеону, что французские войска двигаются на юг по Калужской дороге.

Французы бросились на юг вслед за отсту­пающей русской армией. Наша армия была тогда в три раза меньше французской, и «ста­рая хитрая лиса» Кутузов, чтобы спасти рус­скую армию от разгрома, сдал без боя отстав­ную столицу Москву, наши же и подожгли ее, так что наполеоновским войскам и жить в Москве было негде, и есть нечего.

Наполеон послал вслед отступившему с ар­мией Кутузову небольшой отряд. Они потом и встретятся на Калужской дороге, и наша армия хорошо поддаст тут французам.

Афанасий Николаевич опередил врага, но имение свое застал совсем пустым: ни хозяев, ни прислуги...                                                       ;

Николай Афанасьевич, спасаясь от наполе-    I оновских войск, повез своих четверых детей и вновь беременную жену, почти на сносях, в    ; Тамбовскую губернию в имение родственни­ков жены Загряжских.                                           !

Слуги, боясь французов, разбежались по    ' знакомым и родственникам, подальше от беды.

 37

Французы в Полотняный Завод так и не пришли, а вот Кутузов со своей ставкой провел в имении Гончаровых несколько дней.

Николай Афанасьевич не знал, что отец вернулся в имение, и оставив жену на попече­ние родни, помчался обратно — защищать от разорения Полотняный Завод.

На Тамбовщине, где речка Кариан впадает в реку Цну, в селении Знаменское, или Кариан, и родилась на следующий день после Бородинско­го сражения Наташа Гончарова, Таша, как ее сразу же прозвали в семье. Беленькая тихая де­вочка с красивыми, как черная вишня, глазками.

Остальные дети Гончаровых почти все роди­лись в Москве, только средняя дочь, Александ­ра, поспешила и появилась на свет по пути в Петербург, куда семья в то время направлялась.

По зимам Гончаровы жили в Москве, хоте­лось в светской жизни участвовать, но до сто­лицы было далеко, да и надо было следить за работой заводов и фабрик под Калугой.

Отец Наташи Николай Афанасьевич был единственным сыном, и родители боготворили его. Афанасий Николаевич мечтал о военной карьере сына, записав его почти с пеленок кап­ралом в конный полк. Мать же считала, что сын, как единственный наследник множества имений, не должен служить. И он получил за­мечательное домашнее образование.

38

 39

В качестве товарищей к мальчику родители взяли в семью детей бедных помещиков-сосе­дей, которые воспитывались у Гончаровых как сыновья, получили такое же, как сын их, обра­зование.

Учителя и гувернеры обучали их разным на­укам, занимаясь еще с юношами рисованием, танцами, верховой ездой, музыкой...

Музыкой-то Николай и увлекся особенно, и фал на скрипке и виолончели так замечатель­но, что прохожие, когда Гончаровы жили в Москве, останавливались под окнами их дома, чтобы послушать ифу юного музыканта.

Ради увлечения сына дома часто музыциро-вали по вечерам, устраивали концерты с приг­лашением знаменитостей.

Николай Афанасьевич был зачислен в кол­легию иностранных дел. И, считаясь един­ственным наследником богатого заводчика, очень красивый и воспитанный, слыл одним из самых завидных женихов.

И любовь его к фрейлине Натальи Иванов­не Загряжской, дочери богатого помещика, встретила ответное чувство. Только вот помеха: Наталья Ивановна, не приложив никаких уси­лий, завлекла кавалергарда Охотникова, в ко­торого была влюблена сама императрица. Она даже родила от него дочь.

Чтобы разрядить сложившееся при дворе напряжение, Николая Гончарова и Наталью Зафяжскую торопливо обвенчали в придвор­ной церкви.

Все любовались этой удивительно красивой и гармоничной парой. Казалось, ждет их одно только счастье, но судьба готовила им совсем иное...

Судачили о несметных богатствах Гончаро­вых. Но когда молодая жена побывала в Полот­няном Заводе, то поняла, что никаких богатств давно нет.

Свекор встретил красавицу-невестку ласко­во, даже попытался ухаживать за ней. Но сразу сказал сыну, что весь в долгах, уезжает за гра­ницу, и поручает Николаю поднимать запу­щенное хозяйство.

Однако Николай Афанасьевич обрадовался этому. С отцом они уже не ладили, и предстоя­щая самостоятельность давала свободу действий. А трудностей он не боялся.

Николай Афанасьевич с жаром принялся поправлять дела и преуспел: расплатился с дол­гами, наладил производство. Но все перечерк­нул 1812 год.

Вернувшийся из-за границы отец начал вмешиваться в дела, часто во вред производ­ству, из ревности к успехам сына, просто чтобы продемонстрировать рабочим, кто тут настоя

40     

щий хозяин. А потом вообще отстранил сына от руководства хозяйством.

Николай Афанасьевич бросил службу ради заводов, когда отец уехал. Теперь у него было уже шестеро детей, старших надо было обучать. А он попал в полную зависимость от отца, ко­торый жадничал, унижал сына, когда тот про­сил денег. Начат унижать и Наталью Ивановну, заставляя ее по утрам подниматься наверх, что­бы сказать «доброе утро» любовнице Афанасия Николаевича, бывшей прачке.

Николай Афанасьевич переживал за жену, за свое унижение. Жизнь в Полотняном Заводе становилась невыносимой.

Да и беды не ходят поодиночке. Объезжая молодого жеребца, Николай Афанасьевич упал с лошади и получил сотрясение мозга. Его стала мучить головная боль, которую удавалось утихо­мирить только выпивкой. И Николай Афанась­евич пристрастился к рюмке. Она глушила не только головную боль, а и душевную.

Пристрастие мужа к спиртному и его нер­возность Наталья Ивановна объясняла себе тя­желыми отношениями Николая Афанасьевича с отцом, отстранением от управления завода­ми, возникшими материальными трудностями в их большой семье, травмой, полученной при падении с лошади.

 41

Однако меланхолия Николая Афанасьевича все учащалась да учащалась и стала проходить очень бурно. Любое несогласие членов семьи, даже детей, с его мнением вызывало у него гнев, доходящий до ненависти к близким, осо­бенно к жене, так страстно ранее любимой.

Наталью Ивановну глубоко травмировала эта ненависть мужа, хотя отчаяться ей не дава­ла ежедневная забота о малолетних детях.

Скоро слуги стали нашептывать Наталье Ивановне, что это буйство у Николая Афанась­евича от матери, что точно так же начиналось помешательство свекрови Натальи Ивановны, что и братья свекрови страдали психическими заболеваниями.

Наталья Ивановна свою свекровь почти не видела. Уже ко времени женитьбы сына На­дежда Платоновна, в девичестве Мусина-Пуш­кина, жила отдельно от мужа, уехав в свой дом в Москве. И супруги совсем не виделись.

Наталья Ивановна знала, что свекровь тя­жело больна, Николай Афанасьевич заботился о ней, навещал, но всегда — один, без жены. '          То, что муж не предлагает ей вместе ездить к

| Надежде Платоновне, не обижало и не удивля­ло Наталью Ивановну: сын хочет один побыть с матерью, а у жены забот полон рот с детьми...

Теперь она узнала, что болезнь свекрови то­же начиналась с ссор и нервных раздоров в42

семье. Получалось, что депрессия мужа не просто временная усталость от забот и проб­лем, обрушившихся на него, а — болезнь.

Наталья Ивановна поговорила со свекром. Афанасий Николаевич тоже считал, что сын болен, как и мать, что это — дурная наслед­ственность.

Пока невестка не обратилась к нему, Афана­сий Николаевич скрывал от нее свои печаль­ные подозрения о заболевании сына. И теперь был рад поговорить на эту тему.

Афанасий Николаевич по-прежнему любил единственного сына. Корил себя за то, что вступал с ним в горячие споры, которые могли способствовать заболеванию, но не мог он тер­петь упреки сына в своей расточительности: яйца курицу учат...

Наталья Ивановна после разговора со свек­ром заперлась в своей комнате и долго плакала.

Свекор не имел надежд на выздоровление сына. Лечение тоже, скорей всего, не поможет, считал он. Вот Надежду Платоновну много врачевали, потратили на это полно денег, но лечение лишь давало легкое просветление на небольшой период. Потом все продолжалось, как было раньше.

Но лечить Николая все-таки надо, совето­вал Афанасий Николаевич, обещал дать денег

 43

на врачей, на дорогу до Москвы и содержание семейства в Москве.

Только малютку Ташу Афанасий Николаевич просил оставить у себя. Наталья Ивановна сог­ласилась, хлопот и с четырьмя детьми хватит.

Тронулись в Москву обозом почти в двад­цать подвод, везли мебель, посуду, множество слуг, провизию, потому что намеревались жить теперь там постоянно.

Здоровье Николая Афанасьевича вызывало опасения, и отец отправил в дорогу с невесткой своего доктора, на случай осложнения болезни сына в дороге. И не напрасно. Когда Гончаро­вы были уже на половине пути в Москву, Ни­колай Афанасьевич неожиданно впал в боль­шое буйство.

Тогда молодежь увлекалась татуировкой. И Николай Афанасьевич еще до женитьбы изобра­зил у себя на предплечье татуировкой вензель лю­бимой супруги.

И вот дорогой, во время приступа помеша­тельства, у Николая Афанасьевича возникла ненависть к жене. А так как слуги его не пуска­ли к ней, он с остервенением принялся выгры­зать на своем теле ее вензель.

На месте татуировки образовалась большая кровоточащая рана. Требовалась операция. Свой доктор сделать ее не был способен. И двигаться далее с разбушевавшимся мужем На-

45

талья Ивановна не могла. Поэтому послала в Москву к знакомому медицинскому светиле...

Но рана супруга до прибытия доктора очень воспалилась, поднялся жар. Больной утих, но впал в меланхолию. Ему грозили близкая ганг­рена и смерть.

Прибывший, наконец, из Москвы доктор предложил сделать прижигание раны каленым железом. Тогда только этот способ обеззаражи­вания и существовал.

Наталья Ивановна колебалась. Забытье, в которое впал муж, давало надежду на выздо­ровление. Так уже случалось с другими боль­ными: после долгого забытья психически боль­ные люди просыпались выздоровевшими. Но рана больного стремительно приближала его к смерти.

И еще любящее сердце Натальи Ивановны сделало выбор: пусть лучше будет супруг боль­ным, но — живым. Жуткая, без обезболивания, процедура прижигания рану залечила, но ввергла разбуженного страшной болью Нико­лая Афанасьевича в полное бешенство.

До Москвы едва добрались.

Наталья Ивановна, тридцатилетняя женщи­на, с малолетними детьми на руках и тяжело больным мужем, оказалась наедине со своими заботами, горестями и безденежьем.

Раньше ей не приходилось руководить хо­зяйством, оказалось, что и способности к это­му у нее нет. Поэтому, несмотря на то, что свекор давал на содержание семьи вполне сносную сумму, она то и дело оказывалась без копейки в кармане.

Николай Афанасьевич после бурных прис­тупов болезни иногда приходил в себя, пони­мал, как тяжело жене приходится с детьми, обижался на отца, что тот мало присылает де­нег. Во время пребывания летом в Полотняном видел, как много отец тратит на свою незакон­ную жену. Все это обостряло болезнь. И как-то Николай Афанасьевич написал заявление в суд о развратном поведении отца, обвиняя его в оргиях с женщинами, в том, что бросил на про­извол судьбы единственного сына с детьми на руках. Просил признать отца недееспособным и передать майорат в его руки.

Дело получило большую огласку.

Афанасий Николаевич написал встречную жалобу — на сына, что из-за его клеветы на не­го напали кредиторы и дело его идет к разоре­нию.

Вступились за Афанасия Николаевича сосе­ди по имению и калужские дворяне: «поведе­ние его безупречно».

Весть о тяжбе, которая длилась больше года, дошла до самого императора. Он потребовал от

 47

калужского губернатора объяснений. Губерна­тор заступился за старшего Гончарова, написав, что тот «ведет жизнь крайне умеренную, уеди­ненную, характера очень скромного». Афана­сию Николаевичу было уже шестьдесят лет.

Император все-таки решил, что дыма без огня не бывает, приказал поставить старшему Гончарову на вид и выразил надежду, что тот «не уменьшит своего попечения о благосостоя­нии семейства его сына».

На следующий день после встречи с Пушки­ным у Йогеля Наташа пришла в домашнюю классную комнату первой. Она плохо спала ночью и рано встала. Сестры чуть не опоздали на занятия.

Во время уроков гувернантка ло£пгян«о де­лала Наташе замечания, потому что ученица не могла сосредоточиться, то и дело отвлекалась.

В ее мысли насильно вселялся Пушкин. Его страстный взгляд волновал даже теперь, когда поэта не было рядом.

Ее удивило его смуглое африканское лицо, хотя она и знала, что кто-то из его предков был арапом.

Поэт не был красив, но лицо его было очень привлекательно своей необычностью, а глаза, глаза были полны ума и страсти.

«Этого достаточно, чтобы быть любимым женщинами, — думала Наташа, - за стихи же его полюбит любая».

Пушкин тоже все время думал о Наташе. Надо было ехать в Петербург, но Пушкин не уезжал.

Он родился в Москве, в приходе Елоховс­кой Богоявленской церкви на Немецкой ули­це. Только за год до его рождения родители пе­реехали из Петербурга в Москву, после того, как Сергей Львович вышел в отставку. За два года до Александра родилась Ольга, а после Са­ши — Николенька и Левушка.

Николенька скоро умрет в подмосковном ганнибаловском имении.

Москва была тихой и патриархальной, рас­полагалась в основном в пределах нынешнего Садового кольца. Маленький Пушкин с дядь­кой Никитой часто гуляли на поросших зеле­ной травкой валах бывшего Земляного города. Стен его давно уже не было, а валы еше не рас­пахали.

Деревянная и пыльная, вечером Москва погружалась в сплошную тьму. Освещалась лишь центральная ее часть, и то только зимой. По концам улиц ставились часовые и загражде­ния. Пешеходь обязаны были ходить вечером с собственными фонарями, иначе их могли и не пустить на улицу.

  48

Разрасталась Москва как вздумается, вкривь и вкось. Не из всякой улицы можно бы­ло проехать в соседнюю. Часто улицы заканчи­вались тупиком. И, чтобы выбраться из него, приходилось разворачиваться и ехать обратно.

Дома друг от друга стояли на огромном рас­стоянии, разделенные оврагами, полями, леса­ми и огородами. По улицам бродили коровы, овцы, в пыли купались куры, а в лужах свиньи. Водопровода не было, и воду развозили по го­роду в бочках.

Пушкины меняли много квартир в Москве. Считалось, что это стало привычкой матери поэта Надежды Осиповны с детства, когда они с ее матерью Марией Алексеевной Ганнибал прятались от отца, с которым мать была в раз­воде, чтобы тот не украл маленькую дочь На­деньку, чем постоянно угрожал.

В одиннадцать лет Пушкина увезли учить­ся в Лицей, который только что открылся в Царском Селе, под Петербургом.

Во время учебы в Лицее Пушкин не бывал в Москве, потому что их не отпускали даже на каникулы. И после окончания Лицея поселил­ся в Петербурге. Туда же переехали и его роди­тели. Так что домом его теперь считался Петер­бург, хотя и в нем он подолгу не жил, отправля­ясь в ссылки то на юг, то в Михайловское.

49

Он любил Москву. Тут жили его лучшие друзья Павел Нащокин, Сергей Соболевский, Сергей Киселев, Петр Вяземский, много слав­ных девушек и женщин. Теперь вот и эта очаро-вательница.

Соболевский сказал Пушкину, что к Гонча­ровым вхож известный кутила и дебошир Толстой-Американец, что тот вроде даже ка­кой-то родственник им.

Пушкин обрадовался этому. С Федором Толстым-Американцем они были давними приятелями. Правда, несколько лет находи­лись в ссоре, но по недоразумению, и недавно помирились.

Толстой-Американец был всем известной личностью. Среднего роста, плотного телосло­жения, с красивым круглым лицом и вьющи­мися волосами, горящими глазами, остряк, грубиян до бесстрашия, он зажигал всех своим красноречием, многознанием, дерзостью.

О нем ходило множество легенд. Прозвище «Американец» он получил после Алеутских островов, оказавшись там по причинам никому неизвестным. Одни говорили, что его сослали туда за проигрыши в карточной игре. Другие рассказывали, что Толстой сам туда уехал. Что, якобы, скрываясь от карточных долгов, он вместо брата, внезапно заболевшего, сел на ко­рабль, отправляющийся в кругосветное путе-

50

51

шествие. Что его появление на отплывшем ко­рабле, мягко говоря, никто не приветствовал, зная его скандальный характер.

Мало того, будто бы Толстой взял на ко­рабль с собой совершенно взбалмошную обезь­янку, которой позволял гулять по всему кораб­лю, делать, что заблагорассудится, и она довела всю команду до неистовства своими проказа­ми, так что капитан поставил условие: или Толстой любым способом расстается со своей неуправляемой обезьяной, или его вместе с этим чудовищем высаживают на первом по­павшемся острове.

Толстой не пожелал расстаться с любими­цей, и команда выполнила свои угрозы.

Так Федор Толстой оказался на одном из Алеутских островов, думая, что тот необитаем. Но скоро путешественник встретился с тузем­цами, однако сумел не только подружиться с ними, но и стать их вождем. Пробыл он на ост­рове два года, пока его не подобрал проходив­ший мимо другой корабль. И уж совсем чепуху болтали, будто бы жил Толстой на острове со своей обезьной как с женой.

Пушкин дружил с Федором Толстым, они часто перекидывались остротами на потеху другим. Но когда Пушкин был в ссылке на юге, по Петербургу пошла гулять сплетня, что Пуш­кина перед ссылкой просто-напросто выпоро-

ли в полицейском участке. Сплетня дошла и до поэта, сначала безымянной, и это особенно уг­нетало Пушкина: кто-то распространяет о нем жуткую, оскорбительную, унижающую его ложь, а он даже на дуэль его вызвать не может.

Потом стали говорить, что сплетню пустил Толстой-Американец. Это было еще обиднее, потому что оскорблял друг. Пушкин поклялся, что, вернувшись из ссылки, вызовет Толстого на дуэль.

Толстой был опасным дуэлянтом, стрелялся он часто, обычно убивая своего противника. Дважды за дуэли был разжалован в солдаты. Реабилитирован был за храбрость в боях 1812 года. Ему вернули офицерский чин и даже наг­радили Георгиевским крестом.

В Одессе Пушкин завел железную трость, все время ходил с нею, при всякой возможнос­ти метал ее, укрепляя руку. В Кишиневе потом «каждодневно упражнялся... в стрельбе в цель».

Продолжал тренироваться и в Михайловс­ком, когда ссылку на юг заменили ссылкой в материно имение на Псковщине.

А потом Толстой, услышав от кого-то, что Пушкин за ним гоняется, чтобы стреляться, уз­нал причину гнева и поспешил успокоить бы­лого друга, что к сплетне не имеет никакого от­ношения, что все это происки их врагов.

 53

И Пушкин поверил приятелю, с большой радостью поверил. Не потому, что боялся дуэ­ли, он, как Толстой-Американец, тоже стре­лялся то и дело, по всякому, даже ничтожному, поводу, а потому, что не хотел терять друга.

Теперь они снова были дружны. Пушкин немедленно разыскал приятеля и на следую­щий день потащил его на бал в губернаторскую резиденцию Дмитрия Владимировича Голицы­на на Тверской, в которой устраивались самые престижные балы, где Пушкин надеялся встре­тить прелестницу Гончарову.

У Голицына собирался на балы весь' цвет московской публики: чиновные дворяне, дип­ломаты, гвардейские офицеры. Да и обеднев­шие дворяне — тоже, особенно если с юными девицами, дочерьми и внучками.

Удался бал или — нет, судили по количеству красавиц, присутствующих на нем, ну, а женщи­ны считали бал удачным, если было с кем танце­вать и много было потенциальных женихов.

Когда Пушкин появился на губернаторском балу, народу там было — не протолкнуться. Жар исходил от разгоряченных в танце тел. Гул сто­ял такой, что трудно было понять, что говорит рядом стоящий. Именно для таких моментов давно уже существовал бальный язык, на кото­ром разговаривали с помощью веера, взглядов и жестов.

Оркестр заиграл кадриль, и сотни пар устре­мились в танец. А тон задавали десять пар, ко­торые связали себя носовыми платками, чтобы созданная ими цепь не разрывалась при быст­ром темпе, поворотах и кружениях, и вытворя­ли такие коленца и в таком темпе, что подража­тели едва успевали перестраиваться, и весели­лись от души.

Пока Пушкин искал глазами свою пассию, Толстой куда-то исчез. Пушкин пошел по краю залы, ища знакомых, нашел их, разговорился с ними.

Танец закончился, кавалеры разводили дам, и Пушкин, давно искавший глазами Гончарову, наконец, увидел ее.

Изящная, высокая, она казалась совсем взрослой. Не верилось, что этой уверенно спо­койной девушке всего шестнадцать лет.

Оркестр заиграл новый танец, толпа опять задвигалась, зашумела. Но теперь Пушкин уже следил за своей прелестницей.

Эта барышня получила отличное бальное воспитание. Грация ее, изящество движений были безукоризненны. Осанка — царицы, движения рук — как у балерины, но все — просто и естественно, без напряжения.

Необычайная застенчивость никак не ско­вывала ее движений. «Ну, красота — от бога, — размышлял Пушкин, — может быть, даже гра-

ция — тоже божий дар. Но это царственное спокойствие в жестах... — это уж от воспитания и учебы...»

И Пушкин был прав. Обучение танцам соп­ровождалось обучением девушек двигаться плавно, как плывущий лебедь. На ходу кла­няться, продолжая скользить. Учили красивой мимике лица при беседе или выражении ка­ких-то эмоций.

Наташа была от природы артистична, поэ­тому усваивала эти уроки с удовольствием и легко, радуя учителя своими успехами.

Наташа стояла с двумя девушками. «С сест­рами», — решил Пушкин. И опекали их, что тогда было обязательно для незамужних жен­щин, Анна Петровна Малиновская с дочерью Катенькой, недавно вышедшей замуж за Дол­горукова и живущей теперь в Петербурге. С да­мами Малиновскими Пушкин был хорошо знаком.

Пушкин был знаком со всеми Малиновски­ми с детства. Предки Пушкиных и Малиновских многие годы жили в Москве соседями. Дружба фамилий передавалась по наследству. Отец Пушкина Сергей Львович и Алексей Федорович Малиновский были близкими друзьями.

Алексей Федорович, отец Катеньки, был из­вестным историком, писателем, переводчиком и архивистом, начальником Московского ар-

 55

хива, а со многими служащими московского архива Пушкин давно дружил и постоянно встречался.

Брат Алексея Федоровича Василий Федоро­вич Малиновский был директором Царско­сельского Лицея, когда Пушкин там учился. Это был очень демократичный директор. Он пригла­шал лицеистов к себе домой. И в те годы Пуш­кин подружился с сыном директора Иваном.

И, приезжая в Москву, Пушкин заглядывал на Мясницкую к близким, как родственники, Малиновским.

Наташа Гончарова давно дружила с Катей Малиновской и тоже частенько бывала у них, но ни разу там Пушкина не встречала.

Пушкин очень обрадовался тому, что Гонча­ровы дружны с Малиновскими. Рад был тому, что дружба Наташи Гончаровой с Катенькой Малиновской подтверждала правильность его выбора. Катенька не могла дружить с непоря­дочной девушкой. И все Малиновские, вышед­шие из священников, были глубоко религиоз­ны и не могли дружить с дурными людьми.

Пушкин решил, что Малиновские и Толстой помогут ему войти в семейство Гончаровых.

Наташа была опять в белом, укороченном по моде платье, обнажавшем щиколотки, с вы­сокой прической и с чудной бархоткой на шее.56

«Ей все удивительно идет, что бы ни наде­ла», — подумал Пушкин. Он тоже явился на бал в самом модном виде: сиреневом фраке с ат­ласным воротником, бархатном жилете, в бе­лой батистовой рубашке с превосходно завя­занным галстуком-шарфом, в бальных туфлях-лодочках и белых перчатках.

Пушкин любовался своей пассией издалека, но подойти к Гончаровым не решался, пока Ма­линовские не заметили его. Этикет требовал, чтобы его сначала представил кто-то уже знако­мый Гончаровым. Поэтому Пушкин обрадовал­ся приглашающему жесту Малиновских.

Тут и Толстой вдруг откуда-то появился, и вместе они направились через залу к Малино­вским и Гончаровым.

Толстой очень удивился желанию Пушкина познакомиться с бесприданницами Гончаро­выми, но представил его сестрам.

Пушкин увидел, что все три сестры Гончаро­вы, хороши собой, со вкусом и совсем небедно одеты. Однако Натали, Наталья Николаевна, а именно так представили Пушкину девочку На­ташу, затмевала сестер. У нее был удивительно нежный цвет лица, загадочный и волнующий взгляд чуть косящих глаз, детские, вздрагиваю­щие от смущения губы, грациозная маленькая головка на длинной шее, плавно переходящей в очень женственные покатые плечи, и - умо-

помрачительная талия. Казалось, что ее можно заключить в объятья одной ладонью.

«А косоглазие-то девушек, пожалуй, насле­дственное, — отметил Пушкин, — Александра тоже косит, но ее косоглазие уже портит лицо».

Когда Пушкин с Толстым подошел к ним, Натали пришла сначала в полное замешатель­ство, побледнела, потом стала кумачовой, и слова вымолвить не смогла.

«Да что же это за дите, — думал Пушкин, — сроду таких не видывал, и скромницы бывали, и озорницы, а эта — подлинный ангел».

Он брал ее во время танца за тончайшую та­лию, шептал на ухо нежные слова, и чувство­вал, что девушка от смущения слабеет в его ру­ках и вот-вот потеряет сознание.

«Неземное существо, чиста и непосред­ственна, а уж хороша и мила - до восторга, -думал Пушкин, — но и - беззащитна. Такую свет и растоптать может, а уж обидеть, унизить -совсем легко».

Всю жизнь он искал этой чистоты. С такой девушкой можно надеяться на преданность. Такая мать воспитает достойных дочерей. Надо немедленно свататься. Войти в семью и посва­таться, плевать на приданое, Натали сама -бриллиант.

У дам на балах были записные книжечки с  названиями танцев, и кавалеры на танец запи-

58   

сывалисьв этих книжечках. У Натали все танцы были уже забронированы. Только на один танец Пушкину уступил очередь какой-то почитатель его, студент. А потом Натали у Пушкина быстренько увели. Он станцевал еще, для приличия, с ее сестрами. Потом — с Катенькой Малиновской, и ушел с бала.

Оказалось, что Катенька Малиновская, хоть и близкая подруга Натали, ничего не знает о встрече Пушкина с Наташей у Йогеля.

«Такая скрытная, — подумал Пушкин о Натали, - сестры, похоже, тоже не знают, что мы уже встречались с Натальей». Это он по­нял по тому, как наташины сестры Александ­ра и Катерина были удивлены тем, что Пуш­кин обратил внимание на их семейство, и как кокетничали, пытаясь выяснить, которая же из них заинтересовала потенциального же­ниха Пушкина. Но так и не поняли.

«Свататься! Надо немедленно свататься, по­ка меня не опередят!» —думал Пушкин.

Гончаровы никого не принимали. И в этом была какая-то тайна. Теперь Пушкин догово­рился с Анной Петровной Малиновской и с Толстым-Американцем, что они похлопочут за него, помогут ему проникнуть в семейство Гон­чаровых.