Изношенный сюртук, на шее грязный бант,

В руках клюка, а за спиною лютня.

Таким предстал в ночи передо мной вагант

У яркого костра на перепутье.

В таверне тесной, душной, грелся у огня,

И в ней, как нынче помню, полно люду.

Давно почили все вокруг, кроме меня,

А публика была там отовсюду.

Храпел, как боров, на скамье в углу монах,

У ног его лежал послушник юный.

Седой алхимик, заблудившийся впотьмах,

С дороги сбившийся в ночи безлунной.

В блестящих белых латах рыцарь молодой,

Разлегся на столе дубовом пьяный,

С ним рядом верный паж с кургузой бородой,

Зато с физиономией румяной.

Паломники лежали прямо на полу.

Цирюльник, мукомол, торгаш, сутяга

Сопели мерно в дальнем от меня углу,

А у дверей свернулася дворняга.

Спал и хозяин, краснощекий весельчак

У бочки, что была с ним формой схожа,

Под ухо подложив огромный свой кулак,

Устроившись на шкурах, как вельможа.

И вот, завидев дым, идущий из трубы

Иль пляс огня, что виден был сквозь щели,

Годами странствуя дорогами судьбы

Забрел сюда один из менестрелей.

Он не был молодым и не был стариком,

Красавцем и уродом тоже не был.

Тотчас почудилось, вагант сей мне знаком,

Таких не принимает ад и небо.

Остатки дремы вдруг покинули меня,

И я призвал его поближе жестом,

Чтобы испить вина, погреться у огня,

Послушать, как попал он в это место.

***

С вином ему я теплым кубок протянул,

И, осушив его вагант за раз,

Присел к огню и грустно в темноте вздохнул.

Послушайте и вы его рассказ.

***

Мне отчий дом — прекраснейшее место.

Поля, леса, дороги, города

От Лемберга до самого Триеста

Меня влекли к себе почти всегда.

Я в жизни много исходил путей,

Немало видел, слышал куда больше,

Но повести печальнее моей

Не знают ни во Франции, ни в Польше.

***

Так начал миннезингер тихий свой напев,

Как будто, пальцами касаясь струн,

Красивую балладу пел для юных дев,

Как будто сам он стал внезапно юн.

***

Прекрасно знают все, - продолжил он,

Что ангелов с небес ниспосылают.

Тех, кто в грязи, и тех, кто вознесен,

Они испытывают, искушают.

Кого сбить с толку тщатся испокон,

Другого на путь правды наставляют.

Я знаю это все не понаслышке,

И не плету тех басен, что слыхал,

Не расскажу прочитанное в книжке,

Ведь я и сам тех ангелов встречал.

Давно то было, много лет назад,

Я жил у замка в бюргерском поместье,

Был молод и, конечно, глуповат,

И грезил о хорошенькой невесте.

Мне мир тогда казался необъятным,

Покоящимся мирно подле ног,

Горел во мне талант и, вероятно,

Петь даже при дворе тогда б я смог.

Но как бывает с каждым и не раз,

Стареющей насмешницей судьбою,

Что подношенья бережет для нас,

Мне было суждено совсем иное.

Так вот, однажды в середине мая,

У озера средь полевых цветов,

Мне встретилась пастушка молодая.

От счастья воспарить я был готов.

То белый ангел был, теперь я знаю,

Была она прекрасней всяких слов.

От ясных глаз, словно морская гладь,

И локонов ее златых доныне

Как будто подле вижу их опять.

То закипает в сердце кровь, то стынет,

Как жители села, была проста,

Зато мила, открыта, незлобива.

Смиренный взор и скромные уста,

Были прикрасой девы молчаливой.

Она, по счастью, все ж не Эвридика,

А я, по счастью, все же не Орфей,

Открыв сердца друг другу поелику,

Домой вернулся с нареченною своей.

Ее краса пленила всех в округе,

Хотя была она для всех чужой.

И за какие, думал я, заслуги

Она меня любила всей душой?

Я реял выше гор и облаков,

Не мог поверить счастью своему я,

Не знал, как мне благодарить богов,

Что ниспослали девицу такую.

Но вот пришла пора дождей и гроз,

Мы были счастливы, но бедны сильно.

Забросив пенье, взялся я всерьез

Вести торговлю с Краковом и Вильно.

Дела пошли удачно, как всегда,

Когда возьмешься ты за них голодным.

В работе тяжкой мчат себе года,

Коль не свезло родиться благородным.

Но перед вами я готов божиться,

Корить фортуну было бы грехом.

И пусть тотчас под землю провалиться,

Но мне способствовал успех во всем.

Из одного конца страны в другой,

А то и вовсе в чуждые края

Лежал в пыли в те времена путь мой,

Когда известным торгашом стал я.

В родных краях добился я почета,

И с милою своей в согласьи жил.

Но в глубине души терзало что-то,

Да так, что отчий дом мне стал не мил.

А в городах, как в чане жизнь кипела,

Бывало, часом, и не продохнуть

Одни несутся мимо очумело,

Те – тащатся, не торопясь ничуть.

В тот день горячий август мостовыми

Маршировал, как с войском Ганнибал,

И ангела глазами я своими

У церкви святой Анны увидал.

И вот еще одна усмешка рока -

Обителью избрал обычный дол

Хранитель мой, где небо так высоко,

А искуситель – сумрачный костёл.

Ее волос каскады с жемчугами

Затмили б полуночный небосклон,

Своей красой соперничать с богами

Могла б она, коль был бы в том резон.

Очей ее не видел бедный Данте

И знать не мог, насколько черен ад,

А все же никакие бриллианты,

Как те глаза волшебно не блестят.

С ней рядом лебедь – жалкая гусыня,

А речи королев – нелепый вздор.

И встречей с черным ангелом-графиней

Подписан был мне смертный приговор.

Куда мне с благородными кровями

Якшаться, только неуёмный нрав

Непонимающе пожал плечами,

Рассудка зов презрительно поправ.

Как будто после душных казематов

Парил я от зари и до зари,

А моя муза, что была распята,

Воскресла и запела вновь внутри.

Тем песням позавидовал Петрарка,

Когда бы их услышал невзначай,

Поняв – его мадонна, что свинарка,

Каким эпитетом ее ни величай.

Один лишь Дьявол знает, сколько лет

Был пьян я благосклонностью кумира,

И, преступив очередной обет,

Как перед казнью пил вино и мирру.

Возненавидеть разве можно даму,

Чей грех лишь в том, что ты ей нелюбим?

И я к дворцу графини, будто к храму

Спешил, что на поклон мощам святым.

Но, как-то раз, устав от моих песен,

Не одарив улыбкою своей,

Сказала, ей отныне интересен

Другой, такой же сладкогласный соловей.

Я тотчас же покинул этот Сдом

И поспешил в объятья своей милой,

Вот только в наказанье отчий дом

Меня встречал лишь свежею могилой.

***

Ваганта голос долго таял в тишине

Вокруг почти погасшего огнища,

Он был здесь наяву или приснился мне?

Не знаю я, безумный ли он нищий,

А может просто проповедник пилигрим,

Или монах, что не поспел к вечерне

Не довелось мне даже распрощаться с ним -

С рассветом его не было в таверне.