6 апреля 2005 года

Что-то случилось со стиральной машинкой. В режиме отжимания она тряслась как ненормальная, папа ее крутил – крутил и, в конце – концов пришлось вызывать мастера. Нужно было менять подшипник.

Утром мастера приехали и сразу приняли решение забрать машинку, что б через неделю вернуть нам ее целой. Благо, она на гарантии, правда, когда машинка неделю назад начала трястись, мы начали искать эту гарантию. Уже решили, что все, не найти – как папа залез в какую-то папку с документами, и оттуда выпал этот самый гарантийный листок. Вот так, если бы не случай, пропали бы наши 400 долларов.

Как в рекламе: "Я забираю вашу машинку в ремонт”… только мы пользовались калгоном. Уже после того, как машинку забрали, папа сказал, что мог бы и сам поменять этот подшипник.

От нечего делать я опять начала размышлять и философствовать о жизни. Я думала о своей жизни и пришла к такому выводу: моя жизнь еще не закончилась, а только начинается. Я перестала быть красивым подростком, не понимающим, почему его никто не любит. За что меня было любить? Что б в меня влюбился серьезный настоящий мужчина, во-первых, мне лет было мало. Во-вторых, - как говорит папа, - я же была странная! Это сейчас я вспоминаю свои слова и свое поведение, и понимаю, что меня – кроме меня самой – никто понять не мог. Мало того, что я скрывала всегда все свои настоящие чувства, - я выставляла напоказ совсем обратное. Даже, когда я дикой кошкой рвалась к Валику, - дралась с отцом и обижала мать, - на самом деле я любила то одного Вову, то другого. И спрашивается: зачем мне нужен был Валик? И зачем Валику была нужна я? Теперь я могу ответить. Мне нужна была видимость жизни, что б не быть одной в 16 лет и не чувствовать, как ты никому не нужна. Но, самое главное, Валик для меня был возможностью постоянно быть под кайфом. Я ему – деньги, он мне – ширку. Вот так мы друг друга и любили.

Но речь не об этом. А о том, что я превратилась во взрослую женщину. Я и в душе чувствую, что я выросла, хотя женщины всю жизнь остаются детьми, ведь у них нет такой силы, которая с возрастом появляется у мужчин. Женщины все время плачут, как дети, чего нельзя сказать о мужчинах. Говорят, правда, что наоборот – это мужчины всю жизнь дети, но играть они любят уже с большими игрушками: автомобилями и женщинами. Вот именно, схожесть с детьми им придает желание играть или с одним, или с другим предметом, вот и все. А женщины, по своей сути, слабые существа.

В отличие от Насти, которая отпугивает поклонников своим характером, золотой медалью и "красным” дипломом, я намного мягче, понятливей, совсем не жадная, и, самое главное, образование у меня всего 11 классов за плечами. Разве меня можно бояться? Конечно, если не знать, что я ВИЧ-инфицированна, и, что у меня шизофрения. Лично меня шизофрения пугает намного больше. Если б Бог сделал так, что б я от нее вылечилась, я уже бы была счастливым человеком, хотя мама считает не так. Она говорит:

-Я не могу знать, что ты неизлечимо больна, - она говорит о СПИДе. – С шизофренией  хоть на таблетках, но можно жить, а если с тобой что-то случится…

-Мама! Это, слава богу, что я могу жить хоть на таблетках. Это потому, что ты  ходишь в церковь, и каждое утро и вечер молишься за меня. А, по хорошему, с такой болезнью люди не вылазят из психушки! Это со СПИДом можно жить, а с шизофренией… можно так до смерти и пролежать в койке, пуская слюни. Знаешь, как я боюсь, что мне однажды станет вот так плохо?!

Меня немножко бесит мамино отношение к СПИДу.

-Мама, ты просто никак не можешь смириться с этой моей болезнью, ведь ты даже раком боишься заразиться от бабушки. Ты всю жизнь боялась таких людей и брезговала ими. Вот тебе Бог и решил показать, как ты не права.

-Ну вот, опять это я во всем виновата.

-Да нет, ты не виновата. Но ты боялась бабушку, у которой рак, а ты знаешь, как люди боятся СПИДа?

-Да знаю я…

Сама же я раньше боялась умереть от СПИДа, но больных СПИДом я не боялась. Мы когда-то с подружкой – наркоманкой представляли, что  вдруг заразимся… это ж, - мы думали, - смерть от любого синяка: не будет иммунитета, синяк не будет заживать, а мы будем, - страшно сказать, - гнить, пока не умрем. Подружка тогда сказала, что, если узнает, что у нее СПИД, то спрыгнет с десятого этажа. И ничего… живем и она и я. И она и я знаем о своей болезни, но прыгать пока не собираемся.

-Но не все так к этому относятся, - говорила я маме. – Вспомни кино, которое мы смотрела про ВИЧ-инфицированную девушку: на дискотеке ее подцепил парень, и они упали в постель. Так она оттолкнула его: "У меня СПИД”. А помнишь, что он ей сказал?

-Помню…

-Он сказал: "Ну и что? У меня есть презерватив”. Хотя, все эти американские фильмы о больных СПИДом меня пугают – там все умирают или кончают жизнь самоубийством. Неправильно все это. И еще, о страхе. Когда мне было 16 лет, в нашей компании был парень, о котором все знали, что у него СПИД. Колоться, конечно, с ним одной иголкой мы не кололись, но и не боялись его. Пили из одной бутылки лимонад, пользовались одним стаканчиком, когда разливали вино… я помню это чувство: я не боялась его. А ты – боишься.

Я только, что вспомнила, на счет одной иголки: этот парень просил, что б его Вмазали, то есть укололи, а шприца для него найти не могли. Он тогда как-то так равнодушно к этому отнесся, а я сказала ему, что у него СПИД, потому, что он просил шприц у кого-нибудь из нас. Он мне тогда ответил: "А ты думаешь, у тебя его нету”? Я сказала: "Нету”. Я так сказала, потому, что у меня тогда не было справки, что у меня есть СПИД. Теперь я понимаю, что, если ты еще не сдавал анализы на СПИД, это еще не значит, что у тебя его нет. Тот парень тогда прекрасно понимал, что и у Валика, который раньше был его другом, и у меня – подружки Валика – СПИД есть.

Мама продолжала:

-Я за себя бы тоже не боялась, доча. Я за тебя боюсь. Человек всегда за себя боится гораздо меньше, чем за родного человека.

Да… в этом мама, конечно, права.

В 18 00 две палаты конгресса в Вашингтоне приветствовали – стоя – нашего президента Ющенка. Похоже, в Америке его не называют "сказочником”, как у нас и в России. Ничего, Ленина тоже называли неизлечимым романтиком. Страшно только, что б Ющенко не закончил, как Ленин.

Ошибка вышла. Конгресс аплодировал стоя не Ющенко, а его супруге! Президент Украины благодарил Америку за то, что та так верила в нас и поддерживала еще даже тогда, когда украинский народ не имел право голоса.  Украина, - говорил, - смотрит в будущее с надеждой, власть становится слугой народа. Первый признак изменений – свобода медиапространства, которому никто больше ничего не диктует. Перед судом предстанут все, кто убивал журналистов и политиков, кто довел страну до ручки. Ющенко гарантировал права меньшинствам. Свобода, справедливость, добро – для всей Украины и ее народа, за что молились сотни тысяч людей разных верований на майдане. Будет проведена борьба с коррупцией. Цель – присоединение к Евросоюзу.

При этом все американцы улыбались и счастливо хлопали. Вход в Евросоюз – это новая сила нашей цивилизации. Ющенко затронул все ценности американцев, рассказывая про свою нацию. Цель его приезда в Америку – новое качество украиноамериканских отношений, шаг навстречу друг другу. На украинском рынке больше нет ограничений на американскую продукцию, Ющенко просит, что б и на американских рынках не было ограничений на украинскую продукцию, и еще 7 шагов предложенных им для новых отношений…

Мама с папой смеются:

-В наглую! Напролом: прет – и все!

Ющенко просил, что б Америка спонсировала у себя обучение наших студентов. Цитировал Кеннеди…

-Чтоб его хоть не грохнули, как Кеннеди, - вспомнила мама.

Потом Ющенко вспомнил Папу Римского, а закончил свою речь словами гимна оранжевой революции:

"Разом нас багато, нас не подолати. Хай бог вас береже”…

Только Черчилль и Нельсон Менделя выступали на этой сцене. Ющенко был третьим.

Завтра большой праздник Благовещенье и можно есть рыбу, поэтому сегодня вечером мама ее пожарит – потому, что завтра ничего делать нельзя:

-Завтра "птичка гнездо не вьет – девка косу не плетет”.

                                                                                 7 апреля 2005 года

Сделав зарядку, я в зале включила музыкальный канал, что б на диване полежать отдохнуть. Я была в доме одна: папа поехал забирать маму из церкви – ведь сегодня большой праздник, и она просто обязана была пойти на службу.

В телевизоре запели Киркоров и Сакис Рувас: ” Как сумасшедший я”… боже, я люблю этого грека! Вот это парень! И меня не смущает даже то, что у него на груди нет волос. Не знаю, может он ничем не отличается от голубоватого Киркорова, но, когда я смотрю на него в телевизоре… мне хочется на него смотреть и смотреть. Папа говорил, что, если он поет в дуэте с Киркоровым, то такой же голубой, а я отмахиваюсь, что б не портил впечатление. Энергия из Сакиса просто прет, а, главное, что он еще совсем молодой. Видно, что ему не больше 25 лет. Да… даже на фоне Киркорова этот грек не теряется. Красавчик! И точно себя уж он любит. Мне хочется, что б у него был скверный характер, что б он не ценил женщин, и вообще, жил наплевательски по отношению ко всем. Что б мне не так было обидно, что между нами всегда будет экран телевизора.

Приехали родители, и мама сразу взяла поводок и повела гулять собаку. Когда они возвращались назад, я вышла за калитку, посмотреть на них. Мне стало страшно за людей, которые попадались им на пути. Нашего пса только в цирке показывать – такой здоровый. Морда как у медведя. Я думаю, хоть бы намордник на него одевали. Поводок-то со строгим ошейником, но все равно маме приходится за ним бежать, он ее просто тащит за собой.

Мама подошла, а я ей об этом сказала.

-Да что ты преувеличиваешь, - засюсюкала она весело над собакой, снимая с него ошейник, - скажи ей: "Не выдумывай”!  

В доме мама переоделась и пошла разогревать обед – жареную рыбу с подливой к ней.

-Папа, иди кушать! – крикнула она.

Я уже сидела за столом. Папа прибежал и быстро включил телевизор – там шло заседание верховной рады.

-Задержалась ты на службе. Жалко, начало пропустили. Представляете, всех нашли, кто голосовал на выборах по 23 раза…

Он сделал погромче звук и продолжил комментировать:

-Луценко им, гадам, даст! Видите ли, тетка голосовала 15 раз потому, что работает уборщицей, и ей нечего было есть. Пусть теперь в тюрьме сидит!!! – это он, правда, сгоряча сказал. – Если она не будет сидеть, то и не скажет, кто ей платил за это. Правильно Луценко делает – просит таким амнистию, но заказчик должен сидеть обязательно.

А я не понимаю:

-Видите ли, она несчастная и голосовала 15 раз потому, что была вынуждена, так, значит и наркоман может грабить и убивать потому, что ему плохо и его "ломает”? Так наркомана-то "ломает” сильнее, чем ее…

-Угу, - радуется папа, - закрывать в тюрьме – и точка.

Вкусную рыбу мама купила, совсем без костей и без жира. Ну, последнее хорошо, может, только для меня, но никто не против, что это, все – таки не пустая картошка. Я обычно пытаюсь не доесть, а остаться голодной, - потом, через 15 минут чувство насыщения приходит, - но сейчас съела весь кусок да еще и с хлебом…

Мне хочется тебе помочь,

Мне хочется тебя понять,

Но снова ты уходишь прочь

И тебя никому не догнать.

Ты просто должен жить!

Заставлю все – таки тебя!

Ты можешь сам решить,

Чего лишаешь ты себя.

Над пропастью кружишь опять,

Со смертью в игры ты играешь,

А я здесь продолжаю ждать,

Когда ты, наконец, оттаешь.

У дьявола тебя украсть,

Хочу, что б дьявол поперхнулся!

Я насмеяться хочу всласть,

Увидеть – дьявол, вдруг споткнулся.

Я не смирюсь, что он легко

Сердца друзей и души губит.

Я победить хочу его,

И он когда-нибудь отступит.

Помочь мне хочется тебе,

Ты должен жить, просто обязан!

Ведь удалось же это мне?

Но ты еще… веревкой связан.

И на глазах твоих повязка,

Не видишь счастья своего.

Когда-нибудь придет развязка

Затменья злого твоего.

Мне страшно, что есть два пути,

Которые ты выбрать можешь.

Один путь – смерть, им не иди,

Другой путь – свет. Я знаю, сможешь

Очнуться от небытия,

А я однажды успокоюсь.

Ведь мы любили – ты и я,

И я любовью той прикроюсь,

Что б понадеяться на путь,

Где светит свет тебе теперь.

Ты сможешь нечисть отпугнуть,

Ты сможешь, знаю я, поверь.

Забыть и растоптать, - к такой мысли о своих чувствах я пришла вечером. И ночью мне больше не приснится о нем сон. Он больше этого не хочет… у меня такое чувство, что такой парень, как он, мне не нужен. Правильно написала Алина: "Когда встретитесь, вам надо будет начать все сначала”. Правильно: если встретимся. Прошло слишком много времени, и мы даже лиц друг друга не помним. Конечно, какой-то осколок сердца так и не приклеить обратно, но я научусь с этим жить. Бог был милостив, когда наделил людей очень хорошим качеством – забывать. Одну любовь заменяет другая… другую – третья… и так далее. Хотя что я говорю?! По – моему, это не правильно – жить, как в сериале "Мелроуз”. Просто, наверно, так легче. Когда у меня были то Саша, то Валик, то мимолетные связи – необходимые, что б чувствовать себя еще живой, - я все равно все время думала только о Вове. А вот у него, наверно, просто не было времени меня вспоминать. Он каждый день искал способ, как бы побыстрей распрощаться с этим миром. Что я подозревала и чего я очень боялась. Когда его мама мне сказала, что он просто очень болен – я обрадовалась, что он не умер. Бог знает, что его удержало в этом мире.

А я – дура. Сидела, переживала, размышляла – знал ли он о моих чувствах? А если нет? И, что бы изменилось, если бы он знал? Я - то представляла, как бы хорошо было, если б он о моих чувствах узнал, а потом заподозрила, что все он прекрасно знал. И не захотел, что бы я к нему привыкала. А это хорошо или плохо? Это от его любви ко мне, или наоборот? Ну, не дура? Ведь любви наполовину не бывает. Если я любила – то и он любил. Просто он был таким человеком, который мне не подошел. Или, просто я была таким человеком, который ему не подошел.

Тебя можно читать, как раскрытую книгу, - сказал мне Саша. Может, за него говорила его влюбленность в меня, но я делаю выводы: и Вова, и все остальные могли меня читать. Может, конечно, они читали все про разное, - а проще говоря, каждый во мне видел только себя…

Потом я сидела и думала, что Вова не такой уже и нехороший, если не хотел, что б я к нему привыкала. Ай! Все это глупости. А вдруг он знал, что я нравлюсь его другу – Саше? И просто отдал меня ему? Давайте уберем слово – вдруг, - и вы поймете, что у меня на душе. А может Саша и не был ему другом? А может, Саша намного хуже, чем Вова? Кто мне все это объяснит, - думала я. Так же и жить-то не интересно!

Теперь я знаю, что я и сама все прекрасно знаю. Надо только заглянуть внутрь себя и поверить тому, что там увидел. Правда, на кой черт я обо всем этом думала? Делать нечего, и все. Забыть и растоптать. Вова был злой, а я была очень обидчивая. И оба мы были глупыми. Если бы все это происходило со мной сейчас, я бы… просто смеялась с того, что он от меня убегает. Если бы он был умнее, он бы понимал, что обижает меня, и старался бы уделять мне больше внимания. Я бы за это была ему очень благодарна. Но ничего у нас не получилось.

Я никак не хочу начать жить настоящим. Я то возвращаюсь в прошлое, то начинаю мечтать о каком-то далеком будущем, в котором я снова ничего не боюсь: еду на море, лечу в Ереван в больницу, становлюсь очень богатой писательницей – поэтессой, выпустившей  в свет не просто книгу – а бестселлер! Еще я иногда в мечтах возвращаюсь жить в свой родной город, а потом иду в красивом платье на встречу выпускников нашей школы. У меня снова красивая, стройная фигура, и я не иду туда пешком, а еду на собственном "600 Мерседесе”. Я, конечно, выпустила книгу под чужим именем, но мои одноклассники в главной героине все – таки меня узнают, и это ничего не меняет! Я имею в виду, их отношение ко мне. Как любили они меня, так и будут любить. Я дарю классной руководительнице красивый, дорогой букет цветов, - хотя раньше у нас с ней был постоянный конфликт. Я прогуливала уроки, курила и встречалась с парнем, которого учительница представляла с другой. Кстати, с той, на которой он потом женился. Кстати, а он все – таки женился на ней, на самом деле… Что я почувствовала, когда узнала об этом? А разве я что-то могла почувствовать?

Наша классная руководительница похоронила свою дочь, когда та была в восьмом классе. Она утонула. После этого несчастная женщина попала в секту, а потом втянула туда и половину нашего класса. Хотя осталась горстка людей, который ей сопротивлялись, и самой атеисткой среди них была, конечно же я. Дети, попавшие в секту, совсем перестали быть похожими на  себя. Девочки не красились, не ходили на дискотеки… спасла молодость, и желание жить пересилило все остальное. А так бы не помогли не родители, которые устроили скандал,  ни  журналисты, которых привела одна из родительниц. Сначала никто не знал, кто это сделал, и учительница подозревала во всем меня. Потом она извинилась, но я все равно себя жалела. После того, как все закончилось, одноклассница мне рассказала, что там происходило, где собиралась их секта. Им ставили какую-то музыку, которая вгоняла их в транс. Или это был гипноз… после этого они начинали видеть какую-то фигуру в белых одеждах. В общем, что тут еще можно сказать? Хотя, я думаю, лучше бы я ударилась в секту, чем в наркотики.

Дети жестоки, и я была жестокой. Я сочувствовала учительнице в ее горе, но считала, что это не дает ей права так поступать с нами. Я во всем ее винила, я не понимала, что она такой же психически – больной человек, как и половина человечества.

Вспоминаю я в своих мечтах еще и преподавательницу зарубежной литературы. В основном учителя относились ко мне с любовью и снисходительностью за старые заслуги, но эта учительница меня не любила. А я игнорировала все ее задания. У меня просто не было времени читать все эти книжки! Интересно, что бы она сказала сейчас? Когда я не только читаю подряд всех классиков, но и сама пишу…