Глава 14:

Я сошла с ума

Когда я оказалась совершенно в другом мире, где мне не надо было никуда бежать, где мне не надо было врать, где мне просто нечего было делать, я почувствовала, что во мне таится столько невысказанного! И я начала выливать свои чувства в стихи. Конечно же эти стихи были только о моих чувствах к Вове, причем они были такие непонятные, что бы никто не понял, как я его люблю. Что б никто меня не уличил в том, что я вообще на это способна. Я не могла себе этого позволить. Конечно, я еще не умела быстро и правильно находить рифму, но моя душа пела, и я старалась. Вдохновение меня никогда не покидало, я ведь так долго молчала…Я перестала пить спиртное и курить, поэтому мои чувства оставались при мне и ничем не забивались. А чувства меня переполняли. Я любила, я ненавидела, я ждала, я мечтала…я стала наркоманкой, потому, что не хотела жить. Мне не нравился мир и люди, которые живут в нем, и я, может и на подсознании, но искала смерти. Теперь же эта боль, которую я притупляла столько лет, заполнила меня полностью. Боль меня переполняла, я словно плыла в ней.

Я избавилась от всех пагубных привычек. Единственное, от чего я не могла избавиться, так это моя булимия, которая осталась у меня от наркоманской жизни. Ширка так действовала, что пища в желудке не задерживалась, и я, правда без мучений, все время  рвала. Поэтому ела нормально лишь по ночам, когда наркотик немного терял свои свойства. Кушать по ночам – так и осталось моей привычкой. Я даже ногти отучилась грызть, а вот кушать в темное время суток…этим, помню, страдала и Полина. Она обязательно оставляла себе на ночь какой-нибудь бутерброд.  И Вова с Кареном жаловались на то, что по ночам встречаются на кухне…

Вова… он стал мне сниться, и я радовалась, потому, что говорят – если человек тебе сниться, значит думает о тебе. Первый раз он мне во сне так и сказал: "Я же тебя любил!” я очнулась посреди ночи и пошла на кухню жевать паску. Я на этот праздник впервые после того, как заболела гепатитом, наелась всего, чего хотела. Напилась холодного кофе с мороженым…ох и болел же у меня желудок на следующее утро! Мама уколола мне обычное обезболивающее, но и это не помогло. Пока само не прошло через несколько часов…

Когда он мне приснился во второй раз, я его обняла, поцеловала, а он мне пообещал: "Я скоро вернусь”. Я побежала за ним…и проснулась в слезах, потому, что так и больше не нашла его во сне .

Когда я проснулась, я написала свой сон на листке. Так я думала узнать, что на самом деле думает Вова. Как я не пыталась что-то вспомнить, что я упустила, все равно ответа не нашла. Так не должно было быть. Природа издевалась надо мной! Я знаю, что я могу понять…но понять никак не могу.

Если бы у нас был хоть телефон…я бы обязательно ему позвонила. Сначала Саше, что б узнать его телефон, потом ему. Но телефон нам еще не провели, и я решила, что значит еще рано. Еще не пришло время. Еще я делаю что-то не так, и лучше будет, что б Вова меня не слышал.

Заболел Мурзичек. Мама две недели доставала его с того света. Она просто не согласилась с его смертью. А он не ходил, не сидел, прыгал в галлюцинациях, как кенгуренок.

Родители повезли его к ветеринару. Тот ему что-то вколол, при этом удивился:

-Вы единственные в этом городе, кто так возится с котенком. Другие б уже давно похоронили его и думать забыли.

Однажды утром мы нашли Мурзика спокойно спящим в зале на диване. Он мурчал, и мы поняли, что победили. Но бога перехитрить нельзя.

После того, как мама вытянула его с того света, Мурзик стал считать ее своей мамкой и постоянно бегал за ней хвостиком. Отвечал нам, когда мы к нему обращались и постоянно хотел есть. Я говорила маме, что так много и часто его кормить нельзя… и вот, Мурзик вытребовал себе дополнительную порцию сырой печенки, съел и побежал за мамой. А мама несла покушать собаке. И она не уследила, как Мурзик направился к его миске.

Я была у себя в комнате и услышала, как на кого-то бросился пес, и дикий вопль мамы:

 -Мурзик!!!

Я все бросила и выбежала на крик, подозревая, что все уже закончилось.

Котенок еще лежал в веранде на полу и дергался в конвульсиях. Я запомнила эту картинку на всю жизнь.

Я боялась, что Мурзик еще будет долго мучаться, и ушла в зал, что б не видеть, как мама пытается его поднять и привести в чувства. Но глаза котенка заволокла зеленая пелена, и мама поняла, что он умер.

Когда я вернулась в веранду, то поняла, что Мурзик страдать уже не будет. Я вздохнула.

Хорошо, что он хоть наелся печенки…

Наша собака задавила нашего котенка.  И виноваты в этом только мы! А сначала они ели из одной миски, грызли вместе одну косточку с двух сторон…

Завтра мне должно было исполниться семнадцать лет. А сегодня я сошла с ума. Мне хотелось быть одной. Не видеть и не чувствовать страдания остальных. А еще я хотела, чтобы Саша успокоил меня, как он это сделал тогда, в аэропорту. Я поняла, зачем все эти поминки устраивают люди после чьей-то смерти. Себя обязательно надо было чем-то занять. Я перемыла всю посуду, начистила картошки и перепела все песни, что смогла вспомнить.

Мама плакала над тельцем котенка, а я говорила:

-Не надо мама, уже поздно. Уже все. Его уже нет. Его нет совсем. Не плачь. Не за кем уже плакать…

-Ну как я смогу его сейчас пойти и закопать?

-Может подождать папу, пусть посмотрит на него в последний раз? А то придет с работы, и как ему будет…

-Да ты что?…наоборот, он не должен на это смотреть.

Когда мама унесла  Мурзика, чтобы закопать, я молилась, чтобы бог дал нам всем сил, чтобы это пережить. Я так кричала, как нарочно не смогла бы.

Папа вернулся с работы домой. Мы с мамой сидели в зале, потупившись в пол. Папа даже не снял с себя кожаную куртку. Мама ему сказала. И он зарыдал. Ему было жалко еще и меня. Папа спрашивал у бога:

-Ну что плохого сделало это создание в своей жизни? За что ты отобрал у него жизнь? За что ты так наказываешь мою дочь? Она же его так любила, зачем ты забираешь у нее все?! Я ненавижу тебя, будь ты проклят!!

И мы все ревели, и я просила папу успокоиться…

Дом оказался пустым, и мы так не смогли. Прошел мой день рожденья. А потом я заикнулась, что без котенка совсем не могу. Папа сказал:

-Дом без котенка – это не дом.

Мама понимала, что этим горю не поможешь, но пошла у нас с папой на поводу, и мы взяли нового котенка.

Собака жил во дворе, а котенок пока в доме. Мы их друг от друга прятали. Да, может быть мы ненормальные, и снова брать животное нам нельзя было, но Мурзик с нами разговаривал, пока жив был…

Котенок рос диким, не ласковым, боялся собаку и обходил его десятой стороной. Он жил сам по себе и никакого удовольствия нам не доставлял.

Я в своем блокноте нашла адрес Алины, написала ей письмо и отправила его. Через месяц я открыла почтовый ящик, уже и не надеясь, и нашла там письмо от Алины. Побежала в дом и закричала:

-Алина мне письмо написала!

Родители даже удивились.

С ее слов стало понятно, что ей совсем плохо. Она опять была не одна. Ее любили, а она – нет. Она писала, что любит до сих пор Андрея, (теперь уже не адлерского, а ростовского. Он сменил место жительства). Алина мне написала тоже свой новый адрес. И, чтобы я на старый больше не писала. Еще она рассказывала, как иногда становится так плохо, что она лежит и думает – когда умрет? Завтра, или через полгода, год? Она писала мне: держись и надейся на бога. Только он нам  поможет.

После этого я забросала ее письмами, но от нее писем так больше и не дождалась.

У нее своя жизнь, другая, со мной не связанная. Спасибо, хоть раз написала…

Иногда меня такая тоска брала! Один раз, вечером села я в своей кровати и плачу. Плачу…а рот кулаками закрываю, чтобы не закричать, и что б никто не услышал. Реву я и думаю: неужели же я его никогда – никогда не увижу? Я же без него умру! Так не честно. На меня подействовала та часть в книге, что я писала, о том, как мы с Вовой еще были вместе. Текут слезы по щекам, а я, как телевизор с выключенным звуком, или, как рыба на берегу только рот открываю…и закрываю. Еще эти сны…

                                         ****

Прошло много времени с тех пор, как мы последний раз была в Киево-Печерской Лавре.

Папа нам троим купил билеты на поезд в вагон – плацкарт и из-за этого у меня с семьей получилась ссора. Я хотела ехать в вагоне – купе. У меня воспалился во рту флюс, у меня постоянно болело в боку, я плохо спала… куда мне ехать в плацкарте? Папа говорил, что это дорого и, что лучше мы потратим эти деньги на лекарства и анализы в Киеве в больнице.

Во мне было неописуемое количество эмоций. Вот, что я писала в своей тетради:

«сумасшедшая я, и как мне об этом не говорить? Я добиваю всех, я творю что попало и не могу на себя посмотреть со стороны. А мне плохо, гадко и стыдно. И меня за это ненавидят. Меня надо лечить… или мне самой надо лечиться. Я просто сошла с ума. Почему? Чего мне не хватало? Гены? Наркотики? Или сначала я сошла с ума? Или не сходила, могу представить себя, когда на меня находит. А чего их берет вместе со мной? А я это понимаю, а никто не понимает. Что я понимаю? Да, действительно, не понимаю. Почему, когда я схожу с ума, они кричат вместе со мной? Это не для моей логики. Они не понимают, что я сумасшедшая? Так пусть поймут в конце – концов, и оставят меня в покое! Мне очень хочется покоя. А где мне его найти, если я грешная наркоманка, не даю никому жить. Со мной не разговаривают. Совсем. Вот, тоже способ лечения. Я не могу не скандалить. Я не понимаю, что я виновата в тот момент, просто не понимаю – что виновата я, и что я сумасшедшая; что другой бы так не обижался и не выходил из себя; а я, чем – то подстегнутая обязательно вспылю.

А у других все трезвое время – затмение. Говорят, что у глупых - истина в вине. Ты, папа, когда выпиваешь, начинаешь всех любить, спрашивая себя: почему я так не могу любить всех без вина? Почему мне это не дано?

Человек не тот – который пьяный, он тот – каким видит себя со стороны с бутылкой вина.

Действительно, ты хочешь – чтобы тебя пожалели, ты не виноват, но тебе это не дано. А мы все тебя, папа, только обвиняем! Извини. Но обычному человеку не понять – почему, человека, который не умеет никого любить, еще и пожалеть надо. Вместо этого мы все тебя обвиняем. Мне жаль тебя.

Папа хочет жалости – мама это поняла. Всю жизнь не могла понять, а теперь до нее дошло, что он просто может хотеть низкой жалости к себе. Теперь у тебя, папа, есть то – что ты можешь потерять. Ведь, кто может понять тебя, это я одна. А мне надо, чтобы меня любили! Мне нужна жалкая любовь! И, если есть возможность сделать что-то чуть-чуть лучше, хочу, что б это делалось лучше, ( я имела в виду билеты в вагон – купе).

Мама может сказать:

-Я люблю тебя, что тебе надо еще?!

Ну почему, почему меня берет? Я хочу так ответить маме:

-Чтобы ты не обвиняла меня в том, что у тебя не хватает ума все делать правильно. И, что бы ты не кричала! Ну не случилось, как желалось, но всегда можно все изменить.

Никто никому ничего не должен. Если бы они этого хотели! В то время, как вы не видите ничего во мне хорошего – обвиняете, что я в вас нашла что-то не хорошее. Мне плохо, мне неспокойно, и вы добились этого.

Почему я в семнадцать с лишним лет сижу в их доме, еще и прошу ответа? Почему я сижу здесь? В 15 лет я уже была ВИЧ – инфицирована. Я умру без них. У меня нет выхода, они мне нужны. У меня опущены руки, я ничего не могу.

Нам друг – друга не понять. Мы друг – друга дополняем и спасаем, чего нам не понять тоже.

Страдаю от своей бессильности и от того, что ненавижу жалость. Люблю счастье и деньги. Правду… но ее нигде не нахожу.

То, что кто-то не желает быть рядом со мной – честно говоря мне это и не нужно, но задевает. Мне ничего не нужно. И леченье не нужно! Нужен один хоть чем-то похожий на меня человек. Чтобы было с кем поговорить, чтобы он меня понимал, что б думал как я…

Стать жалкой, и такую будут любить все! Папа понимает лишь одно чувство – жалость.

Они терпят меня. Мало того, что я сама себя терплю, так говорят, что и они только меня терпят.

Все это не так плохо и страшно, но ведь хочется чуть – чуть лучше!

Не помню даже, что боялась именно этой болезни больше всего, а помню, что не хотела в своей жизни никогда ничего делать. В один какой-то момент мне болезнь для этого стала просто нужна. Кто же мне виноват?

Я не вызываю чувство жалости. Так легче. Как вы этого не поймете? Не поймете, потому, что я не вызываю чувство жалости. Моя миссия – жить. И дети у меня могут  быть только хорошие. Я в это не верю.

В душе бывает просветление. Такое прозрачное, как у Снежной Королевы. Через две секунды  становится в четыре раза тяжелее. Из жизни надо убрать много часов. Всю жизнь. Но и тогда ничего не изменится! Я снова буду проживать ту же самую жизнь… смирись. Но мне не спокойнее и не легче. Все должны не мочь без эмоций. Как папа говорит: без эмоций только в гробу.

Бежать надо отсюда! Здесь слишком много жизни. Хочу наполовину живых – больных, но не смертельно, и без бурь эмоций.

« Все – равно» - для меня неплохо. Хочу, что б было все – равно…

Вот моя ошибка: боясь где-то ошибиться раз, думая, что каждый хоть раз ошибается, - не верила в свое понимание всего. Всего понять не возможно. Где-то я могу ошибиться, и я не уверена, что не ошибусь. Поэтому я лучше проймусь чувством любви. Здесь ошибки не будет. Любовь – это чувство и чувство непонятное. Поэтому я буду чувствовать. А как можно – не зная – отвечать на экзаменах жизни?

Но я так боюсь ошибиться! Лучше я сразу все перечеркну, что б не мучиться!

Так нельзя… Мученица, ё – ма – ё!

Главное, что мои рассуждения, это вовсе не чувства, я пытаюсь  подсчитывать. Вот до чего доводит математика, а ее-то решить можно было легче всего. Но это не по силам оказалось в жизни. Выбирая то, что легче, жить не возможно.

Это тоже может быть не правдой. Ведь математику не все называют легкой наукой. Только те, кому она дается легко.

Наверно, кому-то не нравится, что кто-то по жизни идет легко. Может у  меня была короткая жизнь, и я б умерла красиво, без боли и в счастье – как в хосписе. Разница в том, что никто бы не мешал.

«Но ты же не умирала!» – крикнет папа.

А потом:

-Ты же уже умирала!

Правд много. Ты очень умный человек, но я глупее и не пойму.

Лучше всех у меня получались еще и сочинения… потому, что по большей части я пересказ писала. И теперь любое сочинение у меня – пересказ.

Сама придумать я ничего не могу. Все уже давно за меня придумано. В старших классах получила тройку за что-то свое. Там я придумывала то, что совсем выдумка и не верно. Но это ж и есть: «сочинение». За что мне ставили отлично и трояки? И сейчас не понимаю.

Все намного проще. Мы пишем эти книжки для удовольствия кого-то.

Все легко… все легко… все легко… то, что знаешь ты, не знает никто. Тебе от этого плохо. Одни отличаются от других тем, что чего-то не знают. Им от этого легче, чем нам. Этим мы отличаемся – тем, что вам легче, а нам трудней. Мы знаем то, что с вами будет, но никто не знает – когда? Мы не правы в том, что где-то ошибаясь, мы имеем на это право. Я тому пример. Если бы я была святая, бог явился бы ко мне и сказал, и поговорил со мной. А так… все это, к чему бы оно ни шло, ни к чему не ведет. Смерть, или «ничего» - это самое лучшее. Я уже тогда и помнить не беде, что я была. Откуда я появилась? Зачем я взялась? Кому-то на радость? А вот и не получилось, и радости не приношу. А почему?

Очень интересно, и бояться уже поздно. Нет самолечения! Не нашла, не нахожу, бог не пришел. Может для меня просветление – это опасно? Все так страшно? Может мне уже легко у смерти оказаться, потому что кто-то помогает? Жизнь бессмысленна! Я вот сожгу завтра все тетрадки – и где что-то?

В любом деле нужно постараться б не потерять совесть. Ее можно б было и не потерять, если б она имелась вначале. Если б она что-то говорила и что-то объясняла, если б знать больше, чем ты знаешь.

Я – тварь. А мне нравится, когда обо мне говорят что-то хорошее!

Если у меня есть мозги, что бы расставить знаки препинания, - как я могу говорить об их отсутствии? Как мне себе внушить, что это  все бред и бред навсегда? Хотелось бы узнать навсегда – что все плохое я только выдумала.

Я не могу смириться, успокоиться…

С собой не могу примириться. Это и называют сумасшествием.

Как мне себе придумать, что все нормально: себя загипнотизировать, вылечить; я не хочу умирать – хоть не боюсь; пытаюсь жить и ищу лечение; знаю одно – придумать, значит найти лекарство.

Не помогает.

Лечения нет.

Хочу друзей, любовь и смех, и это б что-то доказало. Я сама это у себя отобрала, ну так что ж я теперь хочу? Умереть. Нельзя. Жизнь одна, может быть.

Я, может, все просто не так вижу. У меня и зрачок в одном глазу не такой формы, не кругленький.

Как это вылечить? Я буду пытаться лишь всех обмануть. Я их ненавижу. Врачей – которые сказали, что ВИЧ – инфицированные становятся злыми. Были правы? Они мне не лгали? Врут же тоже для чего – то, или для чего – то.

Это мое счастье, что я не могу понять, как это страшно. Я совсем с ума сошла: хочу увидеть бога, и что б он меня очень любил. Сказал, что любит. Сказал: это навсегда – я хорошая. Что б он как-то внушил мне это.

Я знаю только одно, - мне стало вдруг хорошо, - нужно, что б мой разум чуть помутился. Я ведь не верно просто обо всем рассуждаю.

Мне плохо от ума.

Почему я придумала, что я ненормальная?

А как нормальный человек может творить такое? Ага, все лишь гордые, но они должны признать – что они творят такое же.