226

6 марта у Россет-Смирновой - день рождения. Надо ей I что-то подарить. Посоветуй, - говорил Пушкин Ната­ше.

Наташа ничего не могла сделать с собой. Она по-прежнему ревно­вала мужа к Александре Смирновой-Россет, хотя объектов для ревно­сти теперь было уже много. И с деньгами было плохо.

«Не забывает Пушкин свою черноокую, не забывает, — думала На­таша, - раскошеливается».

Она опять укорила себя за злобные мысли, попросила прощения у Бога и сказала:

—  Альбом - хороший подарок для женщины. А уж если и стих свой туда впишешь...

—  Солнышко мое, ах ты, моя умница! - воскликнул радостно Пуш­кин, целуя жену в губы, в шею, в уши. Он знал, что Наташа ревнует его к Россет, поэтому радовался тому, что его умница и красавица — еще и щедрый, добрый человек.

И Пушкин отправился покупать альбом для Россет.

—  Ну вот купил альбом, — показывал он подарок Наташе.

—  Великоват, можно бы и поменьше, - сказала она.

—  Зато листы большие, больше всего упишется.

Наташа улыбнулась, а Пушкин пошел в кабинет сочинять стихи для именинницы. Через пятнадцать минут вышел и начал читать:

В тревоге пестрой и бесплодной

Большого света и двора

Я сохранила взгляд холодный,

Простое сердце, ум свободный

И правды пламень благородный

И, как дитя, была добра;

Смеялась над толпою вздорной,

Судила здраво и светло,

И шутки злости самой черной

Писала прямо набело.

—  Ну как, моя радость? - спросил Пушкин.

Наташе понравился только злой конец, который явно не понравит­ся Россет. А начало было уж очень лестным для именинницы, и огор­чительным для ревнивой Наташи. Но она только сказала Пушкину:

—  Думаю, что оно понравится Александре.

Наташа привыкала к новому Пушкину, к особенностям его горячей натуры. В Царском, когда они отдыхали и общались с самыми близки­ми друзьями, эти особенности еще не проявили себя. Теперь она уже

227 

видела Пушкина совсем другим. Он то безудержно, даже, как казалось Наташе, не по-возрасту, веселился, то внезапно, без всякого перехода и повода, как казалось, впадал или в самую настоящую хандру, или в нервную раздражительность. Только что хохотал, и вдруг у него уже на

глазах  слезы.

«Вот так, значит, бывает у поэтов», — думала Наташа. Когда такие резкие перемены в его настроении и поведении происходили в обще­стве, она даже смущалась за мужа.

-  Нервы у братца моего ходят, как на шарнирах, - говорила сестра Пушкина Ольга Наташе, - вам трудновато с ним будет.

-  Я знаю, - говорила Наташа. - Он - поэт, надо терпеть.

-  Вы та женщина, которая ему и нужна была. Не случайно он так долго не женился. Вас ждал.

Наташа молча улыбалась.

Она также уже знала, что лучшим лекарством от хандры, гнева, всяческих неурядиц была для Пушкина работа. Входя в свой кабинет и в большом гневе, он всегда выходил из него, даже спустя час-два, в отличном настроении. Творчеством он не мучился, так казалось со стороны. Работа всегда у него шла отлично, когда он бывал дома. И он всегда был доволен собой и своей работой, когда выходил из кабинета.

Теперь, нередко, встречаясь на балах и раутах, император и Пуш­кин, когда немного, а когда и долго, беседовали. Как-то Пушкин ска­зал, что ему очень нужен для работы свод российских законов, и царь не замедлил прислать ему полное собрание законов Российской им­перии.

Правда, не даром, аза 560 рублей. Сумма огромная. Пятая часть их годичной платы за квартиру. И все-таки - лестное подношение. От самого августейшего. Пушкин поверил в царское покровительство и решил еще попросить...

Разрешить ему работать в Эрмитаже с библиотекой Вольтера, пода­ренной когда-то Екатерине Великой. К библиотеке этой не допускали е>Де ни одного писателя или историка, а представляла она огромный интерес. Пушкину и это разрешили....

Приступая к истории Петра, Пушкин, отчаявшись выбраться в Михайловское, послал туда за своими книгами слугу.

Скупал огромное количество книг у Смирдина, у книготорговца Беллизара, который выписывал книги прямо из Парижа. «Смирдин Переезжает», - говорил Пушкин.. - Куда?

224

с калашным рылом в его гениальный поэтический ряд! Будто пощечину дал мне. Но он этого не заметил».

Наташе нездоровилось, продолжался токсикоз беременности, ее тош­нило, она ничего не могла есть, поэтому начались головокружения и дело дошло до обмороков. Доктор Спасский, у которого Пушкин давно кон­сультировался, стал их семейным врачом. Теперь его вызвали к Наташе, и он наведывался к ней чуть ли не ежедневно.

Пушкин, узнав из письма Наташи о том, что с нею творится, забес­покоился: «Милый мой друг, ты очень мила, ты пишешь мне часто, одна беда: письма твои меня не радуют. Что такое vertige? Обмороки или тош­нота ? Виделась литые бабкой ? Пустили ли тебе кровь ? Все это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди вы­кинешь. Зачем ты не ходишь ?-а дала мне честное слово, что будешь ходить по два часа в сутки. Хорошо ли это? Бог знает, кончу ли здесь мои дела, но к празднику к тебе приеду...Здесь мне скучно; Нащокин занят делами, адом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. Сутра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыга-ны, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободно­го - что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет - время идет, а дело мое не распутывается. Все это по неволе меня бесит. К тому ж я опять застудил себе руку, и письмо мое, вероятно, будет пахнуть бобковой мазью... Жизнь моя однообразная, выезжаю редко...Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер; я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит. Тоска, мой ангел, - до свидания».

24 декабря Пушкин выехал из Москвы. Хотел вернуться домой к Рож­деству.

Встреча была радостной. И Пушкин тут же принялся наводить по­рядок в доме. Приструнил распустившуюся без него прислугу. Подлечил Наташу. Они хорошо потанцевали на новогодних и рождественских ба­лах. И Пушкин писал Нащокину: «Жену мою нашел я здоровою, несмотря на девическую ее неосторожность. На балах пляшет, с государем любезнича­ет, с крыльца прыгает. Надобно бабенку приструнить. Она тебе кланяется и готовит шитье».

«Как бы не пропрыгал ты, мой друг, свою красавицу, - подумал На­щокин. - Императору трудно отказать. Сумеет ли это сделать девочка Наташа?»

А Наташа «готовила шитье» для маленького. Это доставляло ей огром­ное удовольствие. Крохотные вещички для малыша вызывали в ней какое-то особое, похожее на сексуальное, волнение и умилительные сле­зы. Слезы и раньше бывали у нее недалеко, теперь же она часто плакала совсем по пустякам, от радости и обиды. А обижала ее всякая мелочь...   ""

225

228

—  На Невский, из подвала в чертоги. Разбогател Смирдин на кни­гах, только авторы их по-прежнему в нищете пребывают.

Смирдин пригласил на новоселье всех известных авторов прода­ваемых им книг. И Пушкина тоже.

Наташа опять сидела одна. Теперь Пушкин и по вечерам часто ра­ботал, запершись в кабинете. Как бы долго днем ни пропадал, вер­нувшись и пообедав, удалялся в кабинет, говорил своему камердинер ру Никифору: «Принеси мне лимонад, Никеша, и иди спать». И же» краткое: «Я поработаю, Таша».

Наташе не спалось. Она поднималась, тихо подходила к кабинету, приоткрывала дверь так, чтобы Пушкин не заметил. Он сидел за сто­лом и что-то бормотал. А то с пером в руках ходил и тоже что-то бор­мотал.

А утром после рабочей ночи он долго спал, а встав и позавтракав, убегал на весь день. Ему необходимо было прочитать кому-то напи­санное ночью. Иногда он читал жене. Но ее мнения ему было недоста­точно. Да он и не очень дорожил им. Жена должна быть женой. А там, в салонах - совсем другие женщины: остроумные, порой ехидные и даже злобные. Вот их он и хотел слушать, прежде чем выпустить свое творение в печать.

Старшие Пушкины до самой зимы жили в Павловском. И, вернув­шись в Петербург, на время поиска квартиры остановились у Анны Керн. Они давно были дружны, через дочь Ольгу подружились.

—  Как моя невестка? - теребила Анну мать Пушкина. — Александр совсем мне не пишет.

—  Все у них нормально. Я пошлю мальчика с запиской к ним, пусть они сюда придут.

—  Да, лучше встретиться здесь, у тебя, Аня, повидаться. Робею я к ним ехать. Александр все одергивает меня при невестке. Неудобно.

Наталья Николаевна и Пушкин приехали в открытой коляске, без человека.

Пушкин вошел, незаметно подмигнул Керн и подвел к ней свою жену.

Наташа с интересом рассматривала Керн. Ей уже нашептали, что стихотворение о чудном мгновении посвящено совсем не ей, а некой | Анне Керн. И она давно хотела повидать эту женщину. Но пути их пока не пересекались, Керн не бывала в тех салонах, в которых бывала Наташа.

Пробыли Пушкины у Керн недолго. Пушкин заторопился. Бежал впереди жены, первым вскочил в экипаж и только руку подал ей из кареты.

229 

Наташа увидела, как изумились такому поведению Пушкина На­дежда Осиповна и Керн, и шутливо улыбнулась им:

— Так вот мужья ухаживают за женами...

На Галерной улице прожили тоже недолго. Страсть менять кварти­ры передалась Пушкину от матери и бабушки, которые меняли квар­тиры в год по нескольку раз, тогда казалось, по необходимости. А мо­жет, и по потребности к перемене мест.

Весной перебрались на Фурштатскую, в один из старейших домов Петербурга, дом Алымова между Кирочным переулком и Воскресен­ским проспектом.

-  Ну и выбрал ты квартирку! - смеялись друзья Пушкина. Рядыш­ком с полицейским домом Литейной части!

-  Пока мы мирно уживаемся, - смеялся Пушкин.

В Петербурге неожиданно появился дед Наташи Афанасий Нико­лаевич.

-  Дединька! - обнимала Наташа гостя.  У них с дедом была взаим­ная любовь. Афанасий Николаевич обожал свою Ташеньку, всю жизнь баловал, Наташа отвечала взаимностью.

Вот и теперь старший Гончаров приехал в столицу хлопотать о хо­зяйстве Полотняного Завода и попробовать продать «медную бабуш­ку», чтобы как-то помочь семье любимой внучки перед ее родами.

Статую Екатерины II, прозванную Гончаровыми «медной бабуш­кой», доставшуюся Афанасию Николаевичу от предков, он подарил Наташе к свадьбе, надеясь, что Пушкин продаст ее и молодые получат деньги. Только продать статую Пушкину никак не удавалось, но он все-таки хлопотал об этом, и, узнав, что тесть собирается в столицу, просил прихватить с собой и статую.

— Ох, Ташенька, старею я, сил нет заниматься хозяйством, на управляющих надежды никакой, они только и норовят украсть, а ра­ботать не желают. Продать бы имение, расторгнуть майорат, за этим и приехал. Или субсидию выхлопотать на поправку хозяйства. К само­му царю хочу за помощью обратиться. Ты теперь близка к императору,

поможешь встретиться?

- Не так уж я близка к августейшему, - смутилась Наташа, - а сейчас, в положении, вообще давно не видела императора. Лучше, на­верное, будет через Жуковского Василия Андреевича устроить встре­чу. Я с Сашей поговорю.

Вечером собрались за чаем большой семьей. Дедушка поглаживал

ласково Ташин живот:

—  Давай наследника приноси.

—  Ты, Таша, полнеешь, - говорил Дмитрий.

230

-  Она круглеет, - поправил Пушкин. Такая мяконькая стала, а то были одни кости.

-  Сестры вон завидуют тебе, письмо прислали. Гостят у соседей Калечицких. Говорят, что хорошо там, весело, затосковали зимой. Подарков требуют. Он начал читать письмо Александры:

«У меня к тебе просьба, любезный братец, попроси от меня Дедушку, не будет ли он так добр дать тебе денег, чтобы купить мне накладную косу. Посылаю тебе образчик моих волос, постарайся, пожалуйста, что­бы цвет был точно такой и коса была длинная и густая. Не будет ли он добр купить мне еще узел Аполлона или то, что теперь носят? Если мы поедем на зиму в Москву(к сожалению, только если), мне это очень при­годится. В Москве невозможно найти волосы моего цвета.. Прости, лю­безный Митинька, что беспокою тебя такими пустяками, но, зная твое дружеское ко мне расположение, я не сомневаюсь, ты с удовольствием окажешь мне эту маленькую услугу...»

-  И здесь нашли, -усмехнулся Афанасий Николаевич.

-  Это еще не все. У Кати тоже есть заказ. «Надеюсь, ты не рассер­дишься, что я пишу так мало, но клянусь тебе, я совершенно подавлена и обессилена жарой. Ты должно быть уже знаешь, что мы здесь около ме­сяца, проводим время очень приятно, и я с грустью жду 17-е число сле­дующего месяца, день нашего отъезда в твои будущие владения. Передай, пожалуйста, мою просьбу Дедушке, любезный братец: я посылаю тебе образчик моих волос, чтобы купить мне букли: они гораздо лучше, чем в Москве, и также узел Аполлона или другую прическу, которую носят. Катинька просит меня спросить тебя, что стоит кусок тармаламы, и если цена ей подходит, просит тебя написать Арцруни, чтобы ей высла­ли. Скажи Ваничке, чтобы он не забыл наше поручение о пальто. Нежно целую его, а также Сережу, тебя и Ташу».

Шли последние месяцы беременности. Наташа измучилась и со страхом ждала освобождения от бремени.

Пушкин всячески ее успокаивал, но сам опасался родов еще боль­ше, поэтому боялся отлучаться из дома надолго.

Роды начались под утро 19 мая. Наташа так кричала, что у Пушки­на разрывалось сердце. И он уже не хотел никаких наследников. Мо­лил бога только об одном, чтобы жена осталась жива.

И больше всего в те часы его угнетала собственная беспомощность: Таша мучилась, умирала, а он ничем не мог ей помочь. Он чуть с ума не сошел от страшного, душу раздирающего крика жены и в ужасе ме­тался из комнаты в комнату.

Наконец, раздался детский плач, и Таша затихла.

«Умерла», - решил Пушкин и кинулся к жене.

231  

Акушерка протянула ему навстречу крохотное плачущее тельце: *;— С дочерью вас, Александр Сергеевич!

Но он не взял ребенка, а протолкался к жене: /I— Как ты, милая?! : Наташа улыбнулась ему:

-  Все будет хорошо, Саша, я очень устала, я посплю.

-  Спи-спи, милая, - радостно говорил Пушкин, целуя Наташу и теребя ее одеяло. А себе сказал: «На следующие роды, если они пред­стоят, я точно куда-нибудь сбегу».

И, сам измученный, вскоре крепко уснул, не рассмотрев даже свою

дочь.

Девочек называли в честь бабушек.

-  В честь свекрови я не хочу, - говорил Пушкин.

-  Я - тоже, согласилась Наташа.

И девочку назвали Машей в честь Марии Алексеевны Ганнибал, любимой бабушки Пушкина, которая первой увидела в детских стиш­ках внука будущего поэта, которой давно уже не было в живых.

Девочка родилась маленькой и слабенькой. У нее все время что-то не ладилось. И она плакала, негромко и жалобно.

Наташа, забыв про свои муки, еще не оправившись как следует от родов, квохтала над девочкой, как наседка над цыпленком.

И Пушкин - тоже. Когда он, выспавшись, рассматривал свое жи­вое творение, то понял, что девочка пошла по ганнибаловской линии: смугленькая, с черными волосиками на голове, с его светло-серыми

глазами.

«...представьте себе, - делился Пушкин радостью со своим давним другом Верой Федоровной Вяземской, - что жена моя имела нелов­кость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на веемое самолюбие...»

Афанасий Николаевич радовался правнучке, а больше тому, что его любимая внучка осталась жива, а то он тоже переволновался. Он «Наташе на зубок положил 500» рублей.

Примчалась посмотреть на внучку Надежда Осиповна, сказала:

-  Вторая Ольга, - имея в виду свою дочь. И, понаблюдав за тем, как девочка мало сосет грудь, плохо спит, много плачет, а плач такой слабый, что будто комар пищит, Надежда Осиповна говорила мужу о внучке:

-  Не жилец она. Думаю, и года не протянет.

Но Мария Александровна Пушкина проживет восемьдесят семь лет.

А пока девочка стала предметом всех забот и волнений матери, , врачей, нянек, кормилицы, сиделок.232

Крестили Машу только через полмесяца. Ждали бабушку Наталью Ивановну Гончарову. Она захотела стать крестной матерью своей пер­вой внучки.

Наталья Ивановна приехала из своего родового имения Ярополец с целым возком подарков. Привезла солений, варенья и много всего другого для Пушкиных.

7  июня Машу крестили в «Сергиевском всей артиллерии» соборе. В крестные, кроме прадеда и бабушки Гончаровых, записали тетушку Екатерину Ивановну Загряжскую и брата Пушкина Левушку, как раз оказавшегося в столице.

8  это время собрались в Петербурге и все браться Наташи: Дми­трий, Иван, Сергей. Афанасий Николаевич дал внукам по сто рублей, чтобы поздравили сестренку.

И братья Гончаровы, и Наташа очень сожалели, что не было среди них сестер Кати и Александры. На их приезд дедушка не захотел рас­кошеливаться.

Однако на свою широкую жизнь в столице старик Гончаров не ску­пился. Обедал в ресторанах с девицами, устраивал приемы.

Дмитрий дал Наташе почитать только что присланное письмо се­стер.

Они возмущались тем, что дедушка шикует в столице, как моло­дой, а они заперты в провинции и стареют.

«Мы брошены на волю божию. Маминька на несколько недель уехала в Ярополец, но, думаем, нескоро вернется. И, нам кажется, что дорогой Дедушка, узнав об отъезде матери, отошлет нас к ней в Ярополец. Сюда накануне отъезда Маминьки приехали Калецкие и пробудут до первого. Не в обиду будь, сказано Дедушке, я нахожу в высшей степени смехот­ворным, что он сердится на нас за то, что мы их пригласили на такое короткое время. Тем более, что сам он, подобно молодому человеку, тра­тит деньги на всякого рода развлечения... Куда ни пристало старику ду­рачиться! А потом он на зиму бросит нас как сумасшедших в Заводе или Яропольце...»

Отдельно для Таши Александра писала: «Все по-старому, так же тошно и скучно».

Сестры решили воспользоваться моментом, когда дедушка рядом с Наташей — она всегда имела на него большое влияние. — и братья в Петербурге. Через два дня Александра писала брату еще одно жалоб­ное письмо:

«...я опять спрошу тебя, что собираются с нами делать? Надеюсь, что ты сообщишь нам что-либо на этот счет, неужели нас заставят провести вторую зиму в деревне? У меня не выходит из головы, что нас

233 S3?

прокатят в Ярополец для разнообразия и для того, чтобы развлечь не­множко, и забудут там, так же как и во всяком другом месте».

Афанасий Николаевич хлопотал в столице о Заводе, а в самом По­лотняном появлялись слухи, один печальнее другого.

Катерина писала брату и Наташе, что у них говорят, будто Завод берет себе государство и будет выплачивать хозяину 40000 рублей, со­всем немного на большое семейство. Что после смерти хозяина госу­дарство вернет хозяйство наследнику, но, так как у Гончаровых боль­шие долги, остальные заводы, раскиданные по стране, будут проданы

с молотка.

Потом появился слух, что дедушке разрешили продать Завод, об­ремененный долгами, и что он уже продается. На фабрике началось волнение, рабочие боялись остаться безработными. И девушки завол­новались: «У нас только и есть сколько-нибудь верный кусок хлеба - За­вод».

Александра вообще разошлась, писала Дмитрию: «Вот настоящий брат! Скажи, пожалуйста, от моего имени, дорогой Митинька, господам твоим братьям, так как я не считаю их больше своими братьями, что стыдно забывать если не родственников, то уж по крайней мере, своих старых знакомых. Эти молодые люди там веселятся, а про нас забыли. Я не знаю, что сделаю, выпрыгну в это окно, вот! Скажи мне, дорогой Митинька, неужели, в самом деле, ничего не делают для нас?Любезный Дедушка предполагает заставить нас провести вторую зиму здесь? Он как нельзя более мил. Уверяет, что у него нет денег; что ж это святой дух дает ему их чтобы посылать сюда подарки своей красотке и сопливой Груше: шали, шубы и бог знает что еще, а что касается нас, то когда он истратит 160рублей, можно подумать, что разорился.... Я совсем ста­рая, удалилась от света... если мне предстоит остаться старой девой и быть заживо похороненной здесь, я, в конце концов, получу такое отвра­щение к жизни, что тогда лучше умереть..."

Наверное, старик чувствовал, что шикует в столице последний раз, что дни его сочтены. Уже давно он на ночь пил много лекарств, ни на что не жалуясь. А получив от царя отказ в субсидии и разрешении раз­рушить майорат, сразу слег. Его парализовало. Остаток лета он про­лежал у Пушкиных молчаливый, покорный судьбе, и ясно было, что

конец его не за горами.

Наташа не отходила от дедушки и очень жалела его. Но 8 сентября

Афанасий Николаевич скончался.

Внуки повезли Афанасия Николаевича в Полотняный Завод и похоронили там, в семейном склепе.

Наташа оплакивала деда горестно. Это был не просто любимый и любивший ее человек, но и близкий душевно. Ни мать, ни отец никог-

234

да так не нежили и не жалели ее, как «дединька». К нему она бежала с . детскими обидами. И он всегда рад был ей.

Пушкин поддерживал жену. Он всегда был с нею нежен и заботлив. А с рождением дочери стал еще более ласков.

Только затаенной тоски Наташа видела в нем все больше. Она по­нимала, что это из-за денег. Вернее, из-за отсутствия их.

Царь назначил ему ежегодное жалованье в пять тысяч рублей. Это было еще в Царском Селе, но чиновники никак не могли решить, от­куда взять эти деньги и по какой статье провести...

Только 14 ноября 1831 года это было оформлено официально. Но еще многие месяцы деньги Пушкину не выплачивали.

И лишь в июле 1832 года, то есть уже после рождения дочери, Пуш­кин получил из министерства иностранных дел, в которое был зачис­лен служить, 2319 рублей и сорок четыре с четвертью копеек.

Конечно, и эти деньги, как всегда у Пушкина, были кстати. Но это была капля в море долгов и неотложных расходов.

И если раньше, до женитьбы, долги мало тревожили Пушкина, то теперь благополучие семьи было делом чести его, главы семьи, дело мужской чести. И он постоянно ломал голову, где и как добыть деньги.

Задумал он, было, зарабатывать изданием газеты или журнала. Об­ратился за разрешением в правительство.Но правительство уклоня­лось от решения, тянуло и тянуло, будто специально изматывало бу­дущего издателя, надеясь, что Пушкин сам остынет к этой затее. Так и произошло.

-  Не хочется мне больше заниматься изданиями, - печально де­лился Пушкин с женой. - Эти хлопоты так меня изматывают, что я не могу писать. Не писательское это дело - издательство. Не творческое дело. Слишком суетное для творца. В нем больше организаторские способности нужны, а не творческие. А я - творец-одиночка...

Говоря это, Пушкин чуть не плакал. Жаль было потерянного на­прасно времени. Разрушилась еще одна надежда заработать.

—  Не расстраивайся, Сашенька, — успокаивала Наташа Пушки- | на, - не напрасно время потеряно. Ты многое узнал в этих хлопотах, где-то обязательно используешь в своих сочинениях. Все что ни дела­ется, все — к лучшему. Теперь ты полностью отдашься творчеству.

Однако Наташа видела, что и с творчеством не все шло хорошо. Новые стихи почти не появлялись. Быстро написал Пушкин «Дубров­ского», но бросил, не закончив.

Наташа понимала, что семья стала клеткой для поющей пти­цы — Пушкина. Поэт должен быть свободен от бытовых и денежных проблем, свободен в действиях и в мыслях. А семья его сковала.

235

—  Тебе нельзя было жениться, - виновато говорила она мужу.

—  Может быть, душа моя. Но как бы я был несчастлив, не женив­шись на тебе, моя радость! Я так полюбил тебя, что просто не мог бы жить без тебя. И сейчас люблю тебя еще больше, чем тогда, моя Ма­донна. И душу твою люблю еще больше твоего прекрасного лица, моя красавица.

Наташа счастливо прижималась к нему:

-  Сашенька, я тоже тебя люблю. Очень-очень! И Маша у нас те­перь - наша общая радость. Мы должны благодарить бога за это сча­стье. А денежные дела как-нибудь уладятся. Я буду экономна, ты тоже не транжирь деньги...

Они обнялись и поцеловались.

Пушкин был рад поддержке жены. Но она не облегчала его горь­ких дум. Да, ему не следовало жениться, «Лиза голенькая» была права: поэт не должен жениться. Птица в клетке не поет. Заботы о семье ско­вывали свободный полет фантазии. Он теперь мог только работать над документальной прозой. Стихи не рождались.

Пушкин даже не подозревал, сколько в нем таилось отцовской нежности. Ему доставляло огромное наслаждение наблюдать за доче­рью, как она играет, познает мир. А как он страдал, когда Маша боле­ла, бедненькая. Лучше бы он сам болел и страдал, чем эта крохотуля, его родная плоть.

А Таша? Таша стала для него другом, матерью-заботницей. Никто никогда еще так не заботился о нем, не сочувствовал так ему, не ждал так его возвращения домой.

-  Господи, благодарю тебя  уже в который раз  за то, что ты ни­спослал мне чудо-Наташу!

Вот только деньги...

«Деньги, деньги, деньги... Зло жизни, — думала Наташа. — Все у нас хорошо, все чудесно. Вот и Машенька выправляется, пересилила хво-Ри и недуги, растет, осваивается в мире.

Вот только деньги... Они тают, как снег весной. Вроде бы эконо­мим, но жизнь в столице неимоверно дорогая. В Москве на эти деньги °ни жили бы в два раза дольше, а в Полотняном Заводе и того долее...

И Саша не умеет экономить. Все больше и больше тратится на книги. Понятно, что это ему надо для работы. Но ведь и не только на книги большие траты. А и на мужские компании, да еще и неизвестно, только ли мужские...

Слава богу, в карты играть перестал, но старый карточный долг е1Де огромный и очень тяготит его».236

После смерти Афанасия Николаевича Гончарова встал вопрос, на кого переписывать майорат. Прямым наследником был отец Наташи. Но здоровье его все ухудшалось. Приступы тоски возникали все чаще, делами заниматься он не мог. Надо было оформлять его недееспособ­ным и передавать заводы его жене Наталье Ивановне. Однако мать Наташи не хотела взваливать такое большое и полуразвалившееся хо­зяйство на себя.

Наталья Ивановна считала, что возрождение майората надо воз­ложить на старшего сына Дмитрия Николаевича. Но он, неопытный в хозяйственных делах, боялся такого наследства.

Уговорили принять заводы все-таки Дмитрия. Он становился опе­куном больного отца и брал на себя все хозяйство и заботу о большом семействе.