382
Наташа, победа! - вскричал Пушкин, едва войдя жене.
Побед было теперь не так много, и Наташа еще не зная, в чем дело, но видя огромную радость Пушкина, обнимаю­щего и целующего ее, уже радовалась вместе с ним.
- Что, что, Саша?
Император позволяет мне издавать журнал! Теперь только работать и работать, и мы начнем освобождаться от долгов. Я планирую зараба­тывать по 60000 в год.
В освобождение от долгов она уже слабо верила, потому радость не­много потускнела. Заработать такие деньги, какие задолжал Пушкин, не имея постоянного заработка, почти невозможно. Так она думала, но мужу про эти свои печальные мысли ничего не говорила.
Через несколько дней Пушкин уже горевал, что ненавистный ему министр народного образования Уваров стал попечителем журнала и назначил цензором его «самого трусливого, следовательно, и самого строгого» Крылова. Правда, сначала хотел назначить Никитенко, и это было бы благоприятно для Пушкина, но профессор русской словесно­сти Петербургского университета Никитенко отказался, за что изви­нялся перед Пушкиным.
И в те же дни разгорелись страсти вокруг эпиграммы Пушкина «выздоровление Лукулла», в которой Пушкин вылил всю накопившу­юся на Уварова желчь. Имя не было названо. Но все поняли на кого написана эпиграмма. Даже царь, покровительствующий Уварову, осу­дил Пушкина.
Наташа переживала все это больше мужа. Ну с кем он воюет?! С цар­скими любимцами! Император так милостив к нему. Зачем изливать желчь? Этим ничего не добьешься. Надо быть терпеливым с врагами. К этому нас призывает Господь.
Но Пушкин не может без язвительности, много злости в нем, поэто­му так трудно живется. И он же первый и страдает теперь. Уваров тре­бует его к себе для объяснений. Пушкин сказал, что ни за что не пойдет. Что-то будет?!
А тут еще профессор Казанского университета Жобар, восхищен­ный эпиграммой Пушкина, перевел ее на французский и прислал пе­ревод Пушкину. Хорошо хоть не опубликовал! Пушкин укротил его, отговорил публиковать. И русская пресса шумит, а тут и зарубежная поднялась бы.
Все беды ходят одна за другой. Муж сестры Ольги Павлищев, счи­тая, коли Пушкин взялся издавать журнал, значит, при деньгах, прислал зятю требование заплатить ему за причитающуюся его жене часть Болдинского имения.
Пушкин рассвирепел:
383 
_ Это что же за мужик! Свою семью малюсенькую содержать не может я сам имею от Болдина только убытки, а ему вынь да положь! Наташа успокаивала мужа и советовала вообще не отвечать пока Павлищеву. Может, потом и появятся деньги, а пока...
Пушкин так и поступил. И Ольга, узнав о письме мужа от матери,
отчитала его:
_ Пушкины сами в больших долгах. А издание «Современника» пока только - новые расходы.
А вскоре Пушкин получил письмо от владельца французского книж­ного магазина Беллизара, у которого постоянно брал книги, и часто - в цолг. Владелец извещал Пушкина о том, что еще за 1834 год он задолжал магазину 1100 рублей, в 1835 году прибавилось еще, и теперь долг со­ставляет 2172р.9О к.
Дома экономили на всем. Пушкин видел, как жена урезает расходы на детей, ему горько было это видеть. Он во всем обанкротился. Обещал своей принцессе царствование, а пока она только рожала и экономила на всем. Ему никак не удавалось обеспечить семью должным образом. И то, что Наташа безропотно, без упреков, переносила постоянное без­денежье, еще больше заставляло его страдать от своей материальной несостоятельности.
Он стал необычайно нервен, вспыльчив по пустякам, зажигался и никак не мог погаснуть.
Наташа боялась разговаривать с ним, как бы невзначай не коснуться чего-то страшного, затаившегося в его сердце. Но и без нее раздражите­лей хватало.
В столицу приехал давний московский знакомый Пушкина, тот са­мый сосед Гончаровых по Полотняному, за которого Наташа хотела выдать замуж Катерину, Семен Семенович Хлюстин. Конечно, явился к Пушкиным. Пушкин встретил его радостно. Только разговоры ли­тературные скоро приняли тоже печальный оборот. Хлюстин сообщил Пушкину, как в печати обвиняют поэта-издателя в плагиате. Пушкин вскипел.
Наташа слышала, как кричал Пушкин, но не знала, что на следую­щий день Пушкин получил от Хлюстина вызов на дуэль. Дело было не­правое и обидное для Пушкина. Он издал молодого автора, которому отказали другие издатели, чтобы поддержать начинающего писателя и немного заработать самому. Фамилию, с согласия автора, не указал. Был на книге только издатель. И Пушкин, и автор надеялись, что так Книга лучше будет расходиться.
Но враги Пушкина всегда были начеку. И начали писать статьи, одну за другой, обвиняя Пушкина в плагиате, что он якобы выдает чужое произведение за свое. Начинающий издатель, Пушкин не знал, как надо осторожничать с авторским правом.384
Весь гнев Пушкина, с оскорбительными словами, нечаянно и вылился на подвернувшегося под руку Хлюстина. Хорошо, что тот рассказал о ссоре их общему другу Соболевскому, и Соболевский, уже не впервые, погасил пожар.
Пушкин был рад такому исходу. Еще одна дуэль обошла его сторо­ной. Но, видно, время наступило такое, дуэльное настроение не отпу­скало поэта. Он реагировал теперь слишком горячо на всякую крити­ку в свой адрес. Враги старательно использовали это состояние поэта подкидывали дровишек в костер. Кто-то сообщил, что член Государ­ственного совета князь Репнин дурно говорил о Пушкине в обществе. Мнение общества Пушкин, с одной стороны, презирал, с другой - был очень зависим от него. Дурные разговоры о себе воспринимал как уни­жение его достоинства, чести.
С самого начала замужества Наташа поняла эту слабость Пушки­на, все годы старалась внушать ему спокойное отношение к подобным сплетням, но ничего у нее не получалось. Это было сутью Пушкина, и его слабостью с детства — несамодостаточность, зависимость от обще­ственного мнения.
Она была права. В письме, которое Пушкин послал Репнину, — весь Пушкин:
«Князь, с сожалением вижу себя вынужденным беспокоить Ваше Сия­тельство; но, как дворянин и отец семейства, я должен блюсти мою честь и имя, которое оставлю моим детям. Я не имею честь быть лично известен Вашему Сиятельству. Я не только никогда не оскорблял Вас, но по причи­нам, мне известным, до сих пор питал к Вам искреннее чувство уважения и признательности. Однако же некий г-н Боголюбов публично повторял оскорбительные для меня отзывы, якобы исходящие от Вас. Прошу Ваше сиятельство не отказать сообщить мне, как я должен поступить. Луч­ше нежели кто-либо я знаю расстояние, отделяющее меня от Вас, но Вы не только знатный вельможа, но и представитель нашего древнего и под­линного дворянства, к которому и я принадлежу; вы поймете, надеюсь, без труда настоятельную необходимость, заставившую меня поступить та­ким образом.
С уважением остаюсь Вашего Сиятельства нижайший и покорнейший слуга Александр Пушкин».
Князь поступил, как и подобает князю. Скрытому вызову на дуэль не придал никакого значения. Лишь усмехнулся, пожалел, что такой большой поэт так слаб в своем болезненном самолюбии, успокоил его И написал, что «гениальному поэту славу принесет воспевание веры рус- ской и верности, а не оскорбление частных лиц».
На масленице, когда балы перед Великим постом достигают апогея, Наташа уже не выезжала. Живот стал огромным, ребенок почти посто­янно шевелился, не давая отвлекаться от него.

385 
_ Хулигана родишь, - смеялся Пушкин, припадая ухом к животу Наташи, - казака-разбойника.
' — Акушерка говорит, что будет девочка, — возражала Наташа и все-затруднялась, для кого готовить приданое: для мальчика или для
девочки.
Тяжелое настроение мужа передавалось и ей, поэтому она постоянно чувствовала недомогание, не хотела выходить на прогулки, за что Пушкин ругал ее, много лежала.
С наступлением Великого поста балы прекратились. Теперь встреча­лись только по салонам и совсем не танцевали. Сестры Гончаровы под наблюдением кузины Идалии Полетики ездили к Карамзиным.
Там тоже стал появляться Жорж Дантес. Дантеса привез в дом матери Андрей Карамзин, они где-то очень подружились. Про Дантеса ходили в обществе интригующие слухи. Будто бы он во Франции поссорился с отцом из-за своих революционных настроений, отец выгнал сына из дому. Сын решил ехать в Россию, но по дороге смертельно заболел. И умер бы, если бы его не спас проезжавший мимо Нидерландский по­сланник Геккерн. Посланник проникся жалостью к молодому, очень красивому человеку, которого владелец постоялого двора уже почти не кормил, надеясь, что безденежный постоялец скорее умрет.
Геккерн приласкал юношу, подлечил и повез в Россию, ибо тоже на­правлялся туда.
И в России австрийский посланник сумел быстро пристроить Данте­са в императорскую гвардию с достойным чином. А дальнейшего успеха в обществе Дантес добивался уже сам, к этому у него были большие способности. За короткое время он стал вхож во все салоны, пригла­шался на придворные балы, женщины в нем души не чаяли, и многие были влюблены, как и Катерина Гончарова.
Пушкин тоже с Дантесом приятельствовал. Они оба были масте­ра по острословию, получали от такой перепалки, на потеху зрителей, большое удовольствие.
И Наташа радовалась тому, что Пушкин, хоть в таких шутливых сло­весных поединках, на время отвлекается от своих тяжелых мыслей.
На балы Наталья Николаевна уже не выезжала, а кружок Карамзи­ных, самых лучших друзей, посещала и — часто, без Пушкина, ему некогда было.
И тут все вдруг заметили, что Дантес буквально не отходит от Наташи. и не только не скрывает своей влюбленности в нее, но и, потеряв голову, рассказывает о ней тому-другому. Это уже стало не нравиться, и пошли сплетни, осуждающие Наталью Николаевну за кокетство.
Она почувствовала себя грешницей. Да, было, сказала бы она на суде. Но что было? Как-то еще на балу она, действительно, пококетничалала с Дантесом, увидев, как Пушкин увивается за очередной пассией, даже не взглянув за весь бал в сторону жены. Ей хотелось вызвать рев-386
ность мужа, но он так и не заметил ее кокетства с молодым кавалергардом.
Перед Дантесом она себя виноватой не чувствовала. От большого успеха у женщин он стал чванлив, дерзок, порой даже нахален. Так что проучить этого красавчика она не считала грехом.
А Дантес возомнил о взаимности и принялся ухаживать за Наташей открыто, говоря всем, что они оба влюблены.
Наташа поняла, что совершила большую глупость, объяснила Дан­тесу, что она — замужняя женщина, любит Пушкина, что у нее трое де­тей и скоро будет четвертый, что она ему не пара. Дантес не считал это препятствием для любви.
Матери Пушкина становилось все хуже, и Пушкин теперь посто­янно бывал у родителей. Переживал и отец. Сергей Львович похудел, осунулся и признавался сыну, что с ужасом ждет ухода жены, совсем не представляя, как он будет жить один.
Надежда Осиповна уже не вставала. И Пушкин, сидя на краешке ее кровати, подолгу разговаривал с матерью. Прожив всю жизнь в кон­фронтации, они теперь очень сблизились.
Надежда Осиповна, хоть и заботилась по-прежнему больше о Ле­вушке, сознавала, что слишком баловала младшего сына и теперь плохо и ей, и ему. Она просила у Александра простить ей такое долгое непо­нимание его, за то, что часто судила его, а это - Божье дело.
-  Маман просила сегодня у меня прощения, - рассказывал Пуш­кин Наташе, возвратясь от родителей, со слезами на глазах. - Навер­ное, скоро преставится.
-  Совсем   необязательно,   -   успокаивала,   обнимая   его,   Ната­ша. - И хорошо, что вы помирились. Я рада за тебя, - говорила она с ласковой улыбкой, целуя мокрые от слез глаза Пушкина. Такой Пуш­кин был ей особенно мил и вызывал лавину нежности.
Но кризис наступил, действительно, скоро. 29 марта 1836 года На­дежды Осиповны не стало.
Сергей Львович был безутешен и совершенно неспособен к органи­зации похорон жены. Пушкин все взял на себя, и организацию, и рас­ходы.
Он твердо решил выполнить желание матери лежать у стен Святогорского монастыря, около Михайловского, хотя это требовало допол­нительных расходов. Сам повез гроб с матерью на Псковщину. Купил землю для могилы матери, да и для себя - тоже. Он вдруг почувствовал, что хочет лежать рядом с матерью, здесь, в тишине рощ, которые он так любил, под покровом святогорских монахов, где уже лежали его предки-дед Осип Абрамович Ганнибал и бабушка, мать матери Мария Алексееевна Ганнибал, любимая бабушка, которая одна из всей семьи лелеяла своего чернокожего внучонка, предсказывая ему большое будущее.

387 
Вроде бы, предсказание сбылось. Пушкин стал большим поэтом. В этом он был уверен. Только вот нужен ли кому его талант, любят ли и уважают ли? В этом он очень сомневался. Уж слишком тяжко было у неГо на душе. И все меньше хотелось теперь продолжать жить, хотя де­тей и жену он очень любит  и только они согревают его холодеющую
душу-
Заглянув к Осиповым в Тригорское после похорон матери, Пушкин
| говорил:
-  Вот такая моя судьба. Всю жизнь матери было не до меня, все Ле­вушку своего она нежила, а меня только ругала всегда и за все. И вот недавно мы помирились, мать попросила прощения у меня за долгое невнимание, и я был счастлив... И вот матери уже нет, не удалось по­дольше побыть в ее нежности.
Выпили емки (смесь рома и вина) в память Надежды Осиповны. И Пушкин помчался в Петербург. Надо было заниматься подготовкой «Современника».
И Пушкин, схоронив мать, побыл дома совсем немного и опять за­собирался в Москву. Наташа дулась. Опять перед ее родами он уезжал... Ну, ясно, что он боится родов, но не обязательно присутствовать на них, а быть где-то поблизости. Без него так страшно рожать.
Но Пушкин уверял, что ехать в Москву совершенно необходимо:
-  Мне надо найти в Москве комиссионеров, продавцов журнала, надо найти московских авторов...
Наташа грустно кивала головой, изображая согласие.
-  И не на слуг оставляю тебя, с тобою сестры, тетушка рядом.
И в конце апреля умчался в Москву, обещая вернуться к Наташиным родам.
А Наташа села писать письмо Дмитрию: « Ты не можешь пожаловать­ся, не правда ли, что я плохой комиссионер, потому что как только ты поручаешь мне какое-нибудь дело, я тотчас стараюсь его исполнить и не мешкаю тебе сообщить о результатах моих хлопот. Следственно, если у тебя есть какие ко мне поручения, буть уверен, что я всегда приложу все мое усердие и поспешность, на какие только способна.
Теперь я поговорю с тобой о делах моего мужа. Так как он стал сейчас журналистом, ему нужна бумага, и вот как он тебе предлагает рас­читываться с ним, если только это тебя не затруднит. Не можешь ли ты поставлять ему бумаги на сумму 4500 в год, это равно содержанию, которое ты даешь каждой из моих сестер; а за бумагу, что он возьмет сверх этой суммы, он тебе уплатит в конце года. Он просит тебя также, если ты согласишься на такие условия (в том случае, однако, если это тебя не стеснит, так как он бы был крайне огорчен причинить тебе лишнее затруднение), вычесть за этот год сумму, которую он задолжал тебе за мою шаль. Завтра он уезжает в Москву, тогда, может быть, ты его увидишь и сможешь лично с ним договориться, если же нет, то пош-388
ли ему ответ на эту часть моего письма в Москву, где он предполагает пробыть две или три недели. А сейчас, после того как я исполнила пору чение моего мужа, перейду к поручениям моих сестер. Катинька просит тебе передать, что ты еще ничего не ответил ей касательно ее лошади Любушки; раз она здорова, отправь ее немедленно и б е з отгово­рок, а также и лошадей Спасского, чтобы отправить Любушку, а также всю сбрую на три дамских лошади. И еще она просит не забыть послать письмо Носову к 1 мая. Я поручила Сашиньке, дорогой Дмитрий, попросить у тебя к тому числу 200рублей; если можешь их мне прислать, я тебе буду благодарна.
Надеюсь, что ты сдержишь обещание и приедешь к нам в мае месяце, я приглашаю тебя в крестные отцы, так как именно к этому времени я рас­считываю родить. В ожидании удовольствия тебя увидеть, нежно тебя целую».
На дачу переезжали уже без Пушкина. На Каменном острове сня­ли два дома, флигель и крытую галерею, все на одной усадьбе. В одном доме Наташа сделала на первом этаже кабинет для мужа, рядом с ним - гостиную, в которой он может встречаться с друзьями. Себе вы­брала комнату наверху.
Во втором доме поселились сестры и дети. Наташа убирала детей подальше от Пушкина, чтобы они не тревожили его своими криками и беготней.
И, чему Наташа особенно радовалась, во флигеле разместилась те­тушка Екатерина Ивановна.
Суета, нервное переселение последних дней отступили, когда она вышла на балкон своей комнаты и увидела чудную панораму с Большой Невкой и скользящими по ней парусниками, Елагин остров с прекрас­ным дворцом, сады Новой деревни на том берегу.
Великолепные парки, множество каналов - все это делало острова особенно красивыми.
У моста на Елагин остров был большой, хоть и деревянный, Каменноостровский театр. Говорили, что на лето уже приехала в театр фран­цузская труппа.
Подумала: «Скоро сюда приедет двор, кавалергарды, заработает те­атр, заиграют оркестры, начнутся балы, будет много женихов для се­стер...»
Только все это будет не для нее. Она чувствовала, что, даже если роды пройдут благополучно, она долго не выберется из этого нездоровья, которому, она была уверена, очень способствовал очередной отъезд Пушкина.
Наташе хотелось поскорее выдать сестер замуж. Пушкин все более тяготился посторонними в доме, настроение у него было постоянно пасмурное, и он предпочитал такое настроение прятать в одиночестве.
389
 - Пушкин в долгах, а жена нанимает дачу вдвое дороже прошлогод­ней - судачили завистники.
А Москва с приездом Пушкина загудела. Его приглашали в каждый дом. Тут не только трех недель, которые Пушкин планировал провести Москве, а и месяцев не хватит. Пришлось отказываться от приглаше­ний. Посещал только близких друзей: Чаадаева, Баратынского, Раев­ского, художников, артистов...
Доброта, восторг, с которыми его везде встречали, отогревали его уставшую от интриг, печалей и заботы о деньгах душу. Он снова ожи­вился, стал остроумен, искрист в речах — ожил. И Наташа почувствова­ла это оживление мужа в первом же письме: «Вот тебе, царица моя, под­робное донесение: путешествие мое было благополучно. I мая переночевал я в Твери, а 2-ого ночью приехал сюда. Я остановился у Нащокина. Квар­тира у него щегольская. Жена его очень мила. Он счастлив и потолстел. Мы, разумеется, друг другу очень обрадовались и целый вчерашний день проболтали Бог знает о чем. Я успел уже посетить Брюллова. Я нашел его в мастерской какого-то скульптора, у которого он живет. Он очень мне понравился. Он хандрит, боится холода и прочего, жаждет Италии, а Мо­сквой очень недоволен. У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им писан­ного? Невозможно, чтоб он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя; по­жалуйста, не прогони его, как прогнала ты пруссака Криднера. Мне очень хочется привезти Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, до­брый малый, и готов на все. Здесь Перовский его было заполонил; перевез к себе, запер под ключ и заставил работать. Брюллов насилу от него удрал. Домик Нащокина доведен до совершенства - недостает только живых че­ловечков. Как бы Маша им радовалась!»
Особенно Пушкин зачастил к Брюллову. Ему давно нравился этот  художник. Теперь, после долгого пребывания за границей, Брюллов вернулся в Россию. Он жил у Витали, с которым Пушкин был дружен. И Пушкин возмечтал заполучить Брюллова к себе, чтобы он написал портрет его Наташи.
«Вот уж три дня как я в Москве, и все еще ничего не сделал: архива не видал, с книгопродавцами не сторговался, всех визитов не отдал... Что при­кажешь делать? Нащокин встает поздно, я с ним забалтываюсь — глядь, обедать пора, а там ужинать, а там спать - и день прошел... И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, по­тому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однако  видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение вашего пола...При сем пакет Плетневу, для "Современника", коли цензор Крылов в пропустит, отдать в комитете и, ради Бога, напечатать во втором номере. Жду письма оттебя с нетерпением; что твое брюхо, и что твои390
деньги ? Я не раскаиваюсь в моем приезде в Москву, а тоска берет по Петербургу. На даче ли ты ? Как ты с хозяином управилась ? Что дети ? Эко горе! Вижу, что непременно нужно иметь мне 80000 доходу. И буду их иметь. Недаром же пустился в журнальную спекуляцию...Сейчас получил от тебя письмо, и так оно меня разнежило, что спешу переслать тебе 900 руб. Ответ напишу тебе после, теперь покамест прощай. У меня сидит Иван Николаевич».
Только Наташа прочитала письмо от мужа, как принесли письмо от Одоевского: «Простите меня, милостливая государыня Наталья Никола­евна, что еще раз буду беспокоить Вас с хозяйственными делами "Совре­менника ". Напишите, сделайте милость, Александру Сергеевичу, что его присутствие здесь было бы необходимо, ибо положение дел следующее:
1.  Плетнев в его отсутствие посылал мне последнюю корректуру для просмотра и для подписания к печати, что я доныне и делал, оградив себя крестным знамением, ибо не знаю орфографии Александра Сергее­вича — особенно касательно больших букв и на что бы я желал иметь от Александра Сергеевича хотя краткую инструкцию; сие необходимо нужно, дабы бес не радовался и пес хвостом не вертел.
2.  У нас нет инструкции касательно размещения статей.
3.  Теперь Плетнев уехал на дачу, в типографии и 1-ую и 2-ую корректу­ру отправляют ко мне; я рад помогать Александру Сергеевичу, но вот три важных обстоятельства: 1-ое и главное: я большой не мастер держать корректуру, а оригинал исполнен ошибок, и мое искусство будет вредно для "Современника»; 2-ое: я, как на беду, завален теперь срочною работою, так что не успел даже написать статьи о "Ревизоре", что необходимо; 3-ье: я сам послезавтра еду на дачу, и от сего корректура будет тянуться нескончаемые веки.
4.  Помещать ли статью Казы-Гирея "Персидский анекдот", или ожи­дать приезда Александра Сергеевича ?
5.  Шесть листов "Современника " уже отпечатаны. 7-ого листа кор­ректуру я подписал сегодня. За сим в типографии нет более бумаги. Где ее взять?
6.  Гуттерберговой типографии нужны деньги, ибо мы платим всем работникам с листа и этим только имеем возможность печатать скорее других типографий.
Наконец 7-ое и самое важное, если Александр Сергеевич долго не прие­дет, я в Вас влюблюсь и не буду давать Вам покоя. Ваш нижайший слуга и богомолец Одоевский».
«Ах уж этот Владимир Федорович!», - подумала Наташа. Князь Одоевский боготворил Наталью Николаевну, так что слова были не­пустые. Но никогда он не позволял себе на деле поухаживать за женой приятеля, Пушкина.
Теперь Одоевский принимал самое деятельное участие в издании «Современника», знал, что жена Пушкина не только в курсе дел по журналу,
391  
но и помогает мужу, особенно в его отсутствие, поэтому и обратился к ней, чтобы не задерживать издательский процес.
 Шел последний месяц беременности Наташи. Она уже боялась уда­ться от дома. Но было необходимо срочно ответить на все вопросы Одоевского. Наташа еще раз внимательно с карандашными пометками почитала письмо, чтобы понять, какие вопросы она сумеет решить без
Пушкина и какие вопросы надо быстрее послать ему.
Усадила сестру Александру переписать письмо Одоевского и по­слала его с лакеем к Плетневу. Плетнев, по существу, был кормильцем их семьи. Много лет вел все литературные и денежные дела Пушкина. Не отказался от этого и, став профессором университета. Потому что чень хорошо понимал, с кем имеет дело. С гением. И студенты любили профессора не только за его увлекательные лекции, а и за то, что он - ближайший друг Пушкина. Плетнев не раз спасал Наташу, когда Пушкин отсутствовал, выдавая ей без разрешения Пушкина небольшие ссуды, чтобы как-то выйти из затруднительного материального положения. И не раз Наташа вела через Плетнева дела мужа.
А пока лакей ездил к Плетневу с письмом, Наташа писала самому Пушкину, прося быстрее ответить на вопросы Одоевского. И Пушкин оже поторопился с ответом:
"Очень, очень, благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты, и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев. Они ужасный моветон, как говорит Гоголь, то есть хуже нежели мошенники. Но Бог нам поможет. Благодарю и Одоевского за его типографические хлопоты. скажи ему, чтоб он печатал как вздумает - порядок ничего не значит, что записки Дуровой ? Пропущены ли цензурою ? Они мне необходимы — без них я пропал. Ты пишешь о статье Кольцовской. Что такое? Кольцовской или Гоголевской? — Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть. Впрочем, то неважно. Вчера был у меня Иван Николаевич. Он уверяет, что дела его идут хорошо. Впрочем, Дмитрий Николаевич лучше его это знает. Жизнь моя пребеспутная. Дома не сижу - в архиве не роюсь... Еду хлопотать по делам "Современника". Боюсь, чтоб книгопродавцы не воспользовались моим мягкосердечием и не выпросили себе уступки вопреки строгих твоих предписаний. Но постараюсь оказать благородную твердость. Ну, прощай. Целую тебя и ребят, будьте здоровы. Христос с вами».
Наташа писала Пушкину свое возмущение. Она тут с огромным,как он любил говорить, брюхом хлопочет о «Современнике», издании и продаже, а муженек в Москве бездельничает. Ездит по салонам, ветречается с друзьями... А у нее Гришка заболел.
«Что это, женка? Так хорошо было начала и так худо кончила! Ни строчки от тебя; уж не родила ли ты ? Сегодня день рождения Гришки, поздравляю его и тебя. Буду пить за его здоровье. Нет ли у него нового братца или сестрицы ? Погоди до моего приезда. А я уж собираюсь к тебе. В архивах сидел и принужден буду опять в них зарыться месяцев на шесть, что тогда

392
с тобою будет ? А я тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму. Жизнь моя в Москве степенная и порядочная. Сижу дома — вижу только мужеск. пол. Пешком не хожу, не прыгаю — и толстею...С литературой московскою ко кетничаю как умею; но Наблюдатели меня не жалуют. Любит меня один Нащокин. Но карты мой соперник, и меня приносят в жертву. Слушаю толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною ? Право боюсь... Заказываю Брюллова к себе в Петербург — но он болен и хандрит Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я гово­рю: у меня дома есть красавица, которую когда-нибудь мы вылепим...Все зовут меня обедать, а я всем отказываю. Начинаю думать о выезде. Ты уж, вероятно, в своем загородном болоте. Что-то дети мои и книги мои? Каково-то перевезли и перетащили тех и других? И как перетащила ты свое брюхо ? Благословляю тебя, мой ангел. Бог с тобою и с детьми. Будьте здоровы. Кланяюсь твоим наездницам. Целую ручки у Катерины Ивановны. Я получил от тебя твое премилое письмо — отвечать некогда — благодарю и целую тебя, мой ангел».
Брат Дмитрий прислал на Каменный остров ладных лошадей для се­стер и Пушкина. Сестры теперь ежедневно выезжали под покровитель­ством замужних подруг. Две лошади скучали без выездов, Наташина и Пушкина.
Пушкин застрял в Москве, никак не возвращался, Наташе нездоро­вилось и она тосковала без Пушкина и часто плакала.
Наташа решила просить брата Дмитрия, чтобы он ей выплачивал такое же пособие, как сестрам. Они получали 4500 рублей в год, а она только 1120. Решила посоветоваться с Пушкиным.
"Жена, мой ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а все-таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать: это мое последнее письмо, бо­лее не получишь. Ты меня хочешь принудить приехать к тебе прежде 26-го. Это не дело. Бог поможет, "Современник " и без меня выйдет. А ты без меня не родишь. Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500-Нет ? Ну, пусть меня дождутся - вот и все. Новое твое распоряжение, ка­сательно твоих доходов, касается тебя, делай как хочешь; хоть, кажется лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной. Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце; боится клима­та и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня У самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили-вы не оправдали и тому подобное. Что же теперь со мною будет?.. Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Целую тебя».
393 
Пушкин радовался письмам жены, как ребенок, плакал, целовал письмо и говорил Нащокину, что оно пахнет Ташей, так же сладко, как
она сама.
Нашокин удивлялся. Сам иногда бывал сентиментален и влюблялся постоянно, но чтобы так благоговеть перед любимой женщиной... тако­го он не испытывал, и это пушкинское преклонение перед Наташей и радовало его и пугало.
Наташа в письмах печалилась, и Пушкин засобирался домой. Нащо­кин носил кольцо с бирюзою, охраняющее от насильственной смерти. И очень хотел, чтобы и у Пушкина было такое же кольцо, заказал его, но оно еще не было готово, и Нащокин стал уговаривать друга повреме­нить с отъездом. Пушкин согласился, хотя очень не любил откладывать задуманное.
Еще Нащокин посылал обожаемой им Натали ожерелье в подарок. За ее подарок. Расшитый бисером кошелек для жены. Наташа сказа­ла мужу, чтобы передал Нащокину, что это — подарок. Вот и ожерелье мое - тоже подарок, шутил Нащокин.
Кольцо принесли уже заполночь, выезжать в это время было глупо, но Пушкин так и не сомкнул глаз до рассвета, когда выехал.
Домой Пушкин вернулся в полночь 23 мая, и Наташа уже родила.
Все последние дни перед родами Наташа чувствовала себя отвра­тительно. Гуляя, она простудилась, и теперь ее мучил кашель, болела грудь, и порой она просто задыхалась.
Сестры не отходили от нее. Акушерка - тоже. Начались схватки, но роды не наступали. Боль была невыносимая.
Положение осложнялось нервным расстройством Наташи. Наташа думала, что вот она умирает, а Пушкина нет, и она так и умрет, не по­видав его и не простившись.
-  Ну что за дурные мысли, Таша! - ласково ругала ее Александра, хотя сама была смертельно напугана страданиями сестренки. Хоть она и старшая, а в таком деле неопытная, Наташины крики и ее приводили в отчаянье.
Детей увели гулять, чтобы они не слышали криков. Но день клонил­ся к закату, а роды так и не начались. Наташа устала от ужасно болезненных схваток, от простуды она и так была слаба, а родовые муки со­всем ее обессилили, она даже кричать уже не могла, только стонала.
Заполночь Наташа, наконец, родила дочь. Девочка была малюсень­кая и, как начала плакать, едва родившись, так и не замолкала.
А Наташа, родив, совсем расслабилась. Пушкин так и не приехал, "роды, слава богу, закончились. У Наташи больше совсем не было сил, ей было отчаянно грустно и обидно.
-  Я хочу уснуть, — сказала она всем хлопотавшим вокруг нее -оставьте меня.394
Все ушли, а она еще поплакала и уснула, очень печальная, почти отчаявшаяся.
Так что, когда Пушкин, вернувшись через несколько часов после рождения дочери, влетел к жене на второй этаж, его к Наташе не пу­стили.
Акушерка строго, с упреком заявила:
-  Спят Наталья Николаевна, очень слабы, роды длились несколько часов и они очень устали. С дочкой вас, Александр Сергеевич!
Пушкину хотелось немедленно обнять, зацеловать Наташу, но он развернулся и ушел. Он был рад, что все закончилось благополучно, чувствовал свою вину в страданиях жены.
Проснувшись только к полудню, Наташа сразу спросила, приехал ли муж.
-  Прибыли-с, прибыли, очень огорчены были, что нельзя вас ви­деть. Расстроился очень Алексадр Сергеевич.
Радость теплой волной прошла по телу Наташи, и она хотела встать, привести себя в порядок до встречи с мужем. И... не смогла. Страшная слабость повалила ее опять в постель. Наташа почувствовала, что сил у нее нет даже на то, чтобы сесть.                                                                 j >
Доктор Спасский приехал уже с утра, чаевничал с Пушкиным, pacсказывал ему о трудностях родов, о предродовой болезни роженицы:
-  Рано перебрались на дачу. Май стоял сырой и холодный. Лучше было бы отказаться от прогулок. Но Наталья Николаевна твердила, что обещала вам ежедневно гулять не меньше часа. В этом, простите, был какой-то фанатизм. Неразумно было гулять в такую погоду, до­статочно было бы посидеть немного на балконе и спать с приоткрыты­ми окнами.
-  Она мне не писала об этом, - с горечью говорил Пушкин, чув­ствуя свою вину.
-  Она, Александр Сергеевич, я заметил, вообще старается оградить вас от своих дел, говорит: «У него трудностей своих предостаточно».
Сиделка доложила доктору, что Наталья Николаевна проснулась, за­втракать отказалась, хотела встать, но так слаба, что передумала вста­вать.
Пушкин бросился к жене, едва опередив доктора, и, расцеловав жену, он передал ей подарок Нащокина. Ожерелье очень понравилось Наташе, она даже прослезилась, хотя слезы у нее теперь были очень близко.
-  Я   Брюллова  привез  из   Москвы,  -  радостно  говорил   Пушкин, - поправляйся быстрее, он твой портрет будет писать.
Имя Карла Брюллова гремело не только в России, и позировать ему было большим почетом.
Доктор решил измерить температуру и осмотреть больную, вытес­нив Пушкина из спальни.
395 
Температура не спадала, дыхание было тяжелым, ухудшали состоя­ние больной и последствия родов.
День рождения Пушкина праздновали в спальне Натальи Николаевны потому что она не смогла встать и назавтра.
Брат Дмитрий прислал, наконец, первое обещанное пособие младшей сестренке. И, как всегда, очень кстати.
Наташино недомогание затянулось. Она, хоть и начала вставать с постели, но даже вниз не спускалась и не выходила из комнаты. Детей ей приносили по одному в комнату.
Новорожденная Наташа хорошо сосала грудь кормилицы, хорошо спала. Это радовало маму Наташу.
Пушкину же не терпелось показать жену Брюллову. Он решил, что и момент для написания портрета Наташи подходящий. Она никуда не выходит, сидит дома. Это даже развлечет ее.
И как-то привел к ней Карла Брюллова. Художнику в тот день не­здоровилось, ему не хотелось выходить из дому. Но Пушкин, на правах друга, настоял, вытащил его чуть не насильно на улицу и повез к себе.
Подняли и чуть приодели Наташу. Она вышла к художнику чуть при­чесанная, с очень бледным от долгого лежания без воздуха и прогулок лицом, с потухшим взглядом. Пушкину в таком расслабленном виде она была даже милее, чем в пышном бальном платье.
Однако Брюллов был раздосадован напористостью Пушкина, тем, что почти насильно вытащили из дома, а он и так хандрил, недавно вер­нувшись из Италии, недовольный встречей с России.... Брюллову На­таша совсем не приглянулась.
А Пушкин вздумал и детей всех показать другу, может, тоже в надеж­де, что он напишет их портреты. Детей к этому времени уже уложили спать. Но Пушкин настоял, чтобы детей по одному приносили и по­казывали художнику. Дети, спросонья, плакали. А Брюллов терпеть не мог детских криков, так что все это еще больше его раздосадовало.
—  На кой черт ты женился? — спросил Брюллов.
Пушкин рассмеялся на непонимание товарища, он счастлив семьей, а Брюллов, холостяк, просто не может этого понять, и Пушкин съяз­вил:
—  Я хотел ехать за границу, а меня не пустили, я попал в такое поло­жение, что не знал, что делать, и женился...
«Бедный Пушкин, — подумал Брюллов, он — пропащий человек. Гений не должен жениться».
Карл Брюллов отказался писать портрет Натальи Николаевны и ее Детей. Этим очень огорчил Пушкина, обидел Наташу.
Вяземский привел на дачу к Пушкиным французского дипломата и издателя Адольфа Леве-Веймар. Француз был введен в литературные397
396
круги, женился на родственнице Гончаровых Ольге Гулынской, так стал родственником.
Гость даже позавидовал Пушкину, тому, с какой нежностью представлял Пушкин ему свою прекрасную смуглую Мадонну, слегка заго­ревшую на появившемся наконец-то этим летом солнце, и доктор со­ветовал Наташе больше бывать на солнце.