338
Дела с печатанием «Истории Пугачевского бунта» подходили к концу, и Пушкин начал хлопотать об отпуске. Просил разре­шения уехать на три месяца без потери содержания в Калуж­скую и Нижегородскую губернии по семейным делам.
Он очень хотел попасть в Полотняный к дню рождения Наташи. Он так соскучился по ней и детям, что временами готов был выть как тоскующая собачонка.
Уже и разрешение на путешествие от императора было получено седьмого августа на четырехмесячный отпуск... А выехать не удава­лось...
Отъезд так затянулся, что заезжать к теще в Ярополец, как Пушкин планировал, было некогда, и он, совсем не задержавшись в Москве, помчался в Полотняный. А из Полотняного отправил теще извинитель­ное письмо.
Пушкин застал жену в здравии, Машка тоже была в порядке, только Сашка лежал с температурой, продуло на прогулке.
Наташа первые минуты держалась с мужем холодновато, подчеркну­то внимательно, но сдержанно. Ревность еще не прошла. Что делал муж так долго в столице, не приехал раньше?
Но Пушкин не заметил Наташину сдержанность и холодность. Он так соскучился по ней, вулкан внутри так бушевал, что он едва сдержи­вался, чтобы заласкать жену тут же, при встрече, не дожидаясь, когда все отступятся от него и оставят их одних...
Наташа жила в том самом уединенном Красном доме, в котором Пушкин останавливался в свой первый приезд в Полотняный. Два эта­жа, четырнадцать комнат были в полном их распоряжении, и слуг, и нянек предостаточно, и ванны...
Шумно отужинали, прошлись по темнеющему саду и...
Ночь прошла бурно. Наташа более не могла держать себя в холоде. Она еще больше Пушкина радовалась встрече. А его едва сдерживаемая энергия растопила ее холодность еще с вечера.
- Я приехал, чтобы сделать тебя снова брюхатой,- смеялся Пуш­кин.
Красный дом стоял на обрыве, фасадом к прудам. Когда утром Пуш­кин, проснувшись, вглянул в окно спальни, то увидел чудесный пруд И каменную лесенку, ведущую к нему. И отправился купаться вниз по ле­сенке, мимо причудливо постриженных елей. Пруды со склонившими­ся в них повислыми ивами, беседка, в которой у него в прошлый приезд замечательно писалось по утрам.
Он был в это утро абсолютно счастлив, забыв все столичные волне­ния, почти трагические.
Наташа тоже проснулась, посмотрела в окно, увидела плаваюшего Пушкина и в купальном костюме спустилась к нему. Пушкин схватил ее, еще теплую и расслабленную после сна, потащил на середину пруда.

339 
Наташа тихо, чтобы не разбудить детей, вскрикивала от холодной утренней воды, прижималась к мужу, а он целовал и целовал свою чудную, свою волшебную красавицу...
Потом решили поплавать. И Пушкин в очередной раз был поражен. Наташа отлично плавала, ловкая, легкая, с лукаво смеющимися глазами.
Пушкин заново влюблялся с свою женку.
Завтракать решили семейно.
-  Знаете, меня ведь чуть не убили дорогой мужики, - рассказывал Пушкин. - В Тарутине. Пьяные ямщики. Только я не сплоховал, они и не ожидали, что барин такой прыткий. Хотел их в участок отправить, да они взмолились:
-  Барин, прости нас, дураков! Ну какие мы разбойники?!
-  Так почему ты без человека ехал?
-  Решил, что близко до Завода, быстренько так, на перекладных доеду, чтобы не платить за человека.
-  Так экономил, значит,- сказала, улыбаясь насмешливо, Наташа. Она встала, обняла его за шею и поцеловала. — Что бы я без тебя делала, кормилец ты мой?!
Они сидели в большой зале на первом этаже, за круглым столом. Пушкин смотрел на великолепные золоченые люстры, с золотыми сно­пами колосьев наверху, и думал, что дед Таши все-таки кое-что сохра­нил для потомков.
Пушкин планировал пробыть в Полотняном две недели и первые дни по утрам не работал. Весь день проводил с семьей.
Дети жили в пристройке дома, которую Дмитрий сделал недавно, специально для семьи любимой сестренки. Пристройка соединялась с домом просторными крытыми сенями.
Взяв детей с нянями, пошли от дома по чудесной березовой аллее. В углу парка, у ограды, Пушкин увидел так понравившуюся ему в первый приезд «улиту» - горку с дорожкой винтом, обсаженную акациями.
Маше эта «улита», видать, тоже полюбилась, она сразу направилась к ней.
Маша за лето загорела, окрепла на ножках и старалась продемон­стрировать отцу свои успехи с зубами и быстрым бегом.
Сашка встретил отца испуганно, будто впервые. Но Пушкин быстро с ним общий язык, и Сашка, завидев отца, сразу тянулся к нему руками.
Наташа с благоговением наблюдала, как Пушкин нежился с детьми. И не ревновала его к ним. В первую же ночь она убедилась, что Пуш­кин по-прежнему ее любит, что, может, она напрасно так ревновала его, а если и не напрасно, если он все же изменял ей за это время, то не сердцем.
Зашли в беседку. Она тоже была красного цвета и весьма причудлива. Две восьмиугольные башни соединялись крытым переходом со
340
столбами, поддерживающими крышу. «Получалось подобие террасы две комнаты с обеих сторон, уставленные по стенам низенькими турецкими диванами. Башенки были островерхие и заканчивались шпилем с шариками; они освещались длинными, сверху полукруглыми окнами».
Целыми днями теперь гуляли по многочисленным посыпанным красным песком дорожкам парка.
Пушкин с Наташей вдвоем отправлялись в дальные уголки парка и за его пределы.
-  Земной рай! - как и в первый свой приезд,  вздыхал  Пуш­кин. - И аромат цветов какой!
-  Дедушкина и моя страсть - цветы, - радостно улыбалась Наташа. Она была счастлива тем, что Пушкин рядом, что ему так нравится в По­лотняном. Хотелось побольше побыть вдвоем.
Замечательная слушательница Наташа, хоть самой многое надо было рассказать мужу, выслушала все боли, которые перенес муж без нее за эти месяцы.
-  Ты поступил правильно, загладив вину перед императором, - под­держала его Наташа.   Чутким своим сердцем она поняла всю глубину страдания поэта из-за неразрывной зависимости от императора. По­жалела мужа, но втайне была рада тому, как вся эта коллизия закончи­лась.
Она боялась поселяться в пушкинских имениях надолго, жить по зи­мам в глухих деревнях, Михайловском или Болдине, где тесно и холод­но. Дети маленькие, им нужен постоянный уход, няни, гувернеры. А где их поселить в этих крохотных имениях.
И еще теперь, когда у них двое детей, она стала опасаться бездене­жья. Уйдет Пушкин со службы, не станет и того небольшого, но по­стоянного заработка, который так необходим для детей. Они должны хорошо питаться, их надо лечить, когда болеют, надо вовремя, а не когда появятся деньги, воспитывать, обучать... Потом будет поздно и бесполезно: всему надо обучать в первые годы жизни.
Пушкин и сам понимал, что был эгоистичен, когда подавал заявле­ние об отставке. Он обещал Наталье-невесте, что будет обеспечивать ее и все семейство, а тут вдруг возомнил, что свободен, что волен вырвать­ся из-под царской опеки, спрятаться ото всех...
Мечта всех творцов — закрыться в маленькой комнате, где только книги и — никого, и писать, писать, писать... Редко кому это удается. Не удавалось и Пушкину.
А у Наташи тоже накипело от несвободы. Она на месте поняла, как развалено дело Гончаровых, как плохо и здесь с деньгами. Заводы рабо­тают в полсилы и прибыли не дают.
Сэкономить на проживании в родных пенатах не удавалось, а нао­борот, мягкой Наташе приходилось вкладывать в общий стол при

341   
малейшем, может быть, даже показавшемся намеке о безденежье Гонча­ровых.
Потом Пушкин стал снова работать по утрам, после купания и лег­кой пробежки.
Как-то, заглянув в библиотеку, где работал муж, чтобы позвать его к обеду. Наташа была удивлена громким хохотом Пушкина.
-  Ты знаешь, что сейчас произошло? - начал он рассказывать На­таше. — Сижу это я тут в полной тишине, вдруг страшный грохот в со­седней комнате. Я аж подпрыгнул от неожиданности. Возмущенный, мчусь туда на грохот. А соседняя комната — столовая, и казачок там, на­крывая стол, рассыпал ножи. Видно, мой взбешенный вид так испугал мальчишку, что он юркнул под стол. Наверное, я чертом ему привидился. Это меня и рассмешило.
И действительно, когда Пушкины по вечерам сидели на балконе Красного дома, крестьянские дети принимали Пушкина, «страшно­го из себя», за черта, так что среди крестьян сложилось предание, что Пушкин «ведался с нечистою силою», стихи пишет своим длиннющим когтем, отчего они и получаются такими хорошими, благодаря помощи нечистой силы.
С сестрами и братом они совершали очень дальние конные про­гулки.
-  Если бы у меня были даже такие, запущенные, полотняные заво­ды, — шутил Пушкин, — я бы тут жил, не выезжая. — Идиллия!
-  Да,- поддерживала его Наташа.
Вместе отпраздновали Наташины именины и двадцатилетие ее. На­талье Ивановне Пушкин заранее отправил поздравление с днем анге­ла:*. ..Жена хандрит, что не с Вами проведет день Ваших именин... Пока­мест поздравляю Вас со днем 26 августа; и сердечно благодарю Вас за 27-е. Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом».
Уезжали из Полотняного вместе: Пушкин с семьей, сестры и брат Дмитрий. Снарядили три тройки и две лошади до Москвы.
Пушкин из Москвы отправлялся на восток, в Болдино, улаживать Дела с имением дяди: на семейном совете решили объединить имения Родителей и дяди. А Наташа сначала собиралась заехать к матери в Ярополец, а потом вместе с сестрами продолжить путь в Петербург.
Пушкину очень не нравилось то, что жена везла сестер в столицу. Она убедила его, что лишних расходов не будет, что столоваться будут все вместе, а известно, чем для большего количества людей готовится обед, тем дешевле обходится. И за комнату в квартире сестры будут платить, а значит, у Пушкиных появится небольшой приработок. Но....
Очень не хотелось Пушкину, чтобы посторонние люди были в доме. Он любил дома простоту в одежде, откровенные разговоры, бывал и несдержан... Наташа все это принимала. А теперь постоянно в доме будут342
посторонние, две молодые девицы, перед которыми не походишь п раздетым, как любил Пушкин. Многолюдность еще увеличится.
Больше будет гостей и все-таки - расходов. Потому что гости пойдут в пушкинский дом, сплетни будут разносить о его доме. И вообше хоть сестры и клялись не выносить сор из избы, да разве женские языки удержишь! И внимание жены переключится на сестер, к нему - уменьшится.
Но не мог он отказать своему ангелу. Понимал ее долг перед погибающими в глуши сестрами. Помнил, как она плакала, читая горькие письма сестер, и как давно мечтала привезти их в столицу.                    ,
В Москве Пушкин проводил Наташу в Ярополец к матери, а сам выехал в Болдино. Сестры остались в Москве.
В этот раз Наташа ехала к матери только с Машей. Сашка заболел.
Однако Наталья Ивановна в болезнь внука не поверила, сказала:
—  Сестры, небось, подговорили тебя не брать Сашку, чтобы мне досадить.
-  Ну что вы, маминька, - разубеждала Наташа мать,- Сашка еще Полотняном куксился, но Пушкин не хотел откладывать отъезд. И дорогой Сашка совсем расхворался.
—  Ладно, с Машей потешусь, — успокоилась Наталья Ивановна. На этот раз Наташа побыла в Яропольце всего два дня, беспокои
лась о Сашке.
Наталья Ивановна не стала ее задерживать. Говорила:
-  Пусть Александр Сергеевич на обратном пути обязательно заедет ко мне, как обещал, а я с ним пошлю вам всего побольше на житье. Сёстрам спуску не давай. Хоть ты и младшая, но самая разумная среди вас. Не балуй их, больше о своей семье хлопочи, и о детях - особенно.
Решили в Петербург не спешить. Балы в столице начнутся только.) октябре. Государь в это время был в Москве, проездом в Нижегородскую губернию. Лучше пожить в Москве еще месяц, здесь и театры дешевле и сама жизнь, а для сестер и Москва после деревни была в радость. И Наташа хотела быть поближе к Пушкину, до Москвы письма от него в два раза быстрее дойдут.
Однако писем от Пушкина долго не было, и Наташа волновала доехал ли он до Болдина. «А если он пишет только в Петербург? — думала она. — Мы ведь не собирались так долго оставаться в Москве. Значит, надо быстрее ехать домой». И она стала торопить сестер со сбо рами.
Дорога в Петербург показалась Наташе теперь совсем нетрудной. Рядом был брат Дмитрий, который быстро решал все осложнения, возникающие с передвижением. В болтовне с сестрами день пролетал совсем незаметно. Дети, окрепшие за лето, переносили дорогу без болезней. И все-таки встрече со столицей все были рады.
Пока ехали по окраинам, сестры, как и Наташа когда-то, говорили:
343 
-  Вот так столица! Хуже нашей Калуги.
-  Предместья всех городов такие, - возражала Наташа. А в центре Петербурга сестры, действительно, заахали:
-  С Москвой - никакого сравнения, - говорила Александра, - у нас можно две версты проехать, не видя дома, а тут дома лепятся друг к
ДРУГУ-
-  И чего в этом хорошего? - отвечала Катерина. - Никакого про­стора.
А потом сестры уж только ахали и не спорили.
-  Казанский собор, — говорила Наташа. — А это дворец наших род­ственников Строгановых.
-  О-оо! - только и могли произнести сестры.
-  А каков дворец внутри  вы еще увидите и поохаете!
Красота необыкновенная. А вот и Аничков дворец, где собирается узкий круг приближенных к императорской семье.
-  И ты туда вхожа?
-  Да. Мало того, с тех пор, как Пушкину присвоили придворное звание, мы с ним обязаны бывать на всех придворных мероприятиях. Пушкину это очень не нравится.
-  А тебе?
-  Мне - тоже.
-  Почему? - в унисон спросили Александра и Катерина.
-  Я люблю бывать в салонах, где этикет не соблюдается, все просто, без церемоний, дружеские отношения, хотя и там не все мне нравится. А в Аничковом все непросто, как-то тяжело, я устаю. И плохое настрое­ние Пушкина на меня действует. Короче, сначала я не понимала, поче­му Пушкина разозлил этот присвоенный ему придворный чин камер-юнкера, а потом поняла. И теперь нас обоих тяготит эта обязательность посещений всех придворных церковных служб, тезоименитств, рау­тов...
-  Нас бы это не тяготило, — посмеялась Катерина, переглядываясь с Александрой.
-  Ну, это потому, что вы засиделись в деревне. А потом надоест. А у меня— еще и дети. Даже когда они болеют, приходится их бросать и идти во дворец. Танцуешь, а мысли все о них, маленьких, беспомощ­ных, страдающих...
Дома Наташу ждало сразу несколько писем от Пушкина, и она, не переодеваясь, села читать их.
«Почта идет во вторник, а сегодня только еще суббота; итак, это письмо не скоро до тебя доберется, — писал Пушкин. — Я приехал третье­го дня в четверг поутру — вот как тихо ездят по губернским трактам — а Нещекин платил почти везде двойные прогоны. Правда, что отовсюду лошади были под государя, который должен из Москвы проехать на Нижний. Вдеревне встретил меня первый снег, и теперь двор перед моим окошком344
белешенек, однако я еще писать не принимался, и в первый раз беру перо чтоб с тобою побеседовать. Я рад, что добрался до Болдина; кажется, менее будет мне хлопот, чем я ожидал. Написать что-нибудь мне очень хотелось. Не знаю, придет ли вдохновение. Здесь нашел я Безобразова( что же ты так удивилась ? Не твоего обожателя, а мужа моей кузины Марга­ритки). Он хлопочет и хозяйничает и, вероятно, купит пол-Болдина. Ох! Кабы у меня было 100000! Как бы я все это уладил; да Пугачев, мой оброч­ный мужичок, и половины того мне не принесет, да и то мы с тобою как раз промотаем; не так ли? Ну, нечего делать: буду жив, будут и деньги... Ну, женка, умора. Солдатка просит, чтоб ее сына записали в мои крестья­не, а его-де записали в выблядки, а она-де родила его только 13 месяцев по отдаче мужа в рекруты, так какой же он выблядок ? Я буду хлопотать за честь оскорбленной вдовы... Теперь, вероятно, ты в Яропольце и, вероятно, уж думаешь об отъезде. С нетерпением ожидаю от тебя письма. Мне здесь хорошо, да скучно, а когда мне скучно, меня так и тянет к тебе, как ты жмешься ко мне, когда тебе страшно. Целую тебя и деток и благословляю вас. Писать я еще не принимался».
«Ну, вот, - подумала Наташа, - опять не работается, лучше бы дома был. Однако слава Богу, что жив и здоров».
«Вот уж скоро две недели, как я в деревне, а от тебя еще письма не по­лучил. Скучно, мой ангел. И стихи в голову нейдут; и роман не переписываю. Читаю Вальтер Скотта и Библию, а все об вас думаю. Здоров ли Сашка? Прогнала ли ты кормилицу? Отделалась ли от проклятой немки? Какова доехала? Много вещей, о которых беспокоюсь.
Видно, нынешнюю осень мне долго в Болдине не прожить. Дела мои я кой-как уладил. Погожу еще немножко, не распишусь ли; коли нет — так с Богом и в путь. В Москве останусь дня три, у Натальи Ивановны сут­ки—и приеду к тебе. Да и в самом деле: неужто близ тебя не распишусь ? Пустое. Скажи пожалуйста, брюхата ли ты? Если брюхата, прошу, мой друг, быть осторожной, не прыгать, не падать, не становиться на ко­лени перед Машей( ни даже на молитве). Не забудь, что ты выкинула и что тебе надобно себя беречь. Ох, кабы ты уж была в Петербурге. Но по всем моим расчетам ты прежде 3-его октября не доедешь. И как тебе там быть ? — без денег, с твоими дурами няньками и неряхами девушками (не во гнев буде сказано Пелагее Ивановне, которую заочно целую). У тебя, чай, голова кругом идет. Одна надежда: тетка. Но из тетки двух теток не сделаешь - видно, что мне надобно спешить. Прощай, Христос вас храни-Целую тебя крепко - будьте здоровы».
Не удалось Пушкину воссоединить имения. Без толку ездил. И пи­салось в этот раз не очень. И Наташа сердилась, что он не дома. И она опять была беременна. И снова страдала от тошноты. А Пушкина не было дома. Сестры скрашивали ее тоску....
Перед отъездом из Болдина Пушкин собрал небольшое прощальное застолье, на которое пригласил болдинского дьякона...
345  
Ему запрягли тяжелую карету в тройку, провожало духовенство и
дворня.
Лошади бодро спустились с горки и вбежали на старый мостик. И Пушкин не успел сообразить, как полетел вместе с каретой в реку. Старый мостик не выдержал тяжелой кареты и тройки лошадей — рух­нул. Благо, невысокий был мостик и речушка мизерная. Отделался Пуш­кин несколькими царапинами. Но пришлось возвращаться обратно.
Пушкин не любил такие штучки: плохая примета. А в барском доме продолжалось еще пиршество дворни и духовенства.
Пушкин попросил отслужить благодарственный молебен в честь своего удачного избавления после аварии на мосту.
Новая квартира Наташе понравилась. Сестры заняли половину ее, значительно уменьшив плату за жилье Пушкиных. Договорились сто­ловаться вместе: еще сто рублей в кошелек Пушкиных ежемесячно. Принялись распаковывать узлы и коробки. Корзины с продуктами сра­зу были отправлены в подвал, на кухню, чтобы повар и кухарка разо­брали, что отнести на ледник, что в кладовую, а из чего немедленно го­товить обед для большой теперь семьи.
Наташа послала слугу к тетушке Екатерине Ивановне, и та не за­медлила явиться. Расцеловала своих племянниц, каждую похвалила за хороший вид.
Сели обедать.
—  Я уже беседовала с императрицей насчет Катеньки. Она согласна взять ее фрейлиной, — говорила Загряжская. — Надо только еще, чтобы и император был не против. Двор еще не вернулся в город. Пока надо девочек познакомить с нужными людьми, — это она адресовала уже На­таше.
—  Да-да, - согласилась Наташа, - я буду возить их к Карамзиным, Смирновым, в австрийское посольство...
—  Я вам платья приготовила, приходите ко мне, как обустроитесь, будем примерять и подгонять.
—  Ой, спасибо, тетушка, — бросились Катерина и Александра к За­гряжской, обнимая и целуя ее.
—   А мы свои бальные платья не решились везти сейчас, очень много вещей получилось. Оставили в Москве с тем, чтобы Дмитрий перепра­вил их нам с оказией, — говорила Александра.
—  И правильно сделали. Балы еще нескоро начнутся, не раньше конца октября. Так что успеете и новые платья подготовить, и своих до-ждетесь...
Дети тоже, похоже, были рады возвращению домой. Старые игрушки восприняли как новые. И в первые дни не доставляли хлопот стар­шим.

346
Пьющую няню Наташа все-таки уволила. Немку, которая так и не сумела найти подход к Маше, заменила. С уволенными пришлось рас­считываться. Остальные слуги просили выплаты жалованья, Пушкин не заплатил им еще за август.
В Москве Наташа с братом Дмитрием обсудили вопрос о слугах для сестер. Девушки будут принимать гостей дома. Нужны принятые в сто­лице ливреи для слуг. Сюртук стоит 270 рублей, шляпа - 16 рублей. Ре­шили, что Наташа одевает слугу для Кэт, Дмитрий - для Ази.
Свои 270 рублей Наташа заплатила, остальные, которые должен был внести Дмитрий, портной согласился подождать.
Так кошелек Наташи оказался пуст. Она съездила к Плетневу, не причитается ли чего Пушкину за издания? Но оказалось, что муж уже взял вперед значительную сумму перед отъездом. Пришлось просить в долг у сестер. Им самим деньги нужны были для обустройства, на одеж­ду, но отказать Наташе они не могли. Они так были ей благодарны за то, что привезла их с собой, что готовы были сделать для нее все что пожелает.
Петербург крепко взял в оборот и кошельки сестер, соблазнов было полно. Александра продала часы, подаренные ей братом Дмитрием. Потом стала просить брата продать в Полотняном Заводе как можно скорее ее фортепьяно, хотя бы за 200 рублей, и скорее прислать деньги. Однако потом уже запросила 400 рублей...
Квартира теперь была полна людьми. Брат Иван, служа в Царском Селе, теперь почти все время находился у Пушкиных. В Царское ездил только когда за ним присылали, и, освободившись, тут же возврашал-ся к сестрам. Младший брат Сергей так и не уехал еще на Кавказ, его полк задерживался в столице, и Сергей поселился у сестер. И тетушка Загряжская рада была пообщаться со всеми племянниками, проводя у Пушкиных все свободное от фрейлинского дежурства во дворце время.
Иван с Александрой играли на фортепьяно в четыре руки. Тетуш­ка возилась с малышами. Наташа рукодельничала, расшивала бисером модные бальные сумочки для сестер. Катерина, как всегда, острила по поводу того и другого...
Получался полный содом: шесть взрослых, плюс няни и горничные, дети...
- Хорошо, что нет пока Пушкина, - думала Наташа, - всё это точ­но будет мешать ему работать.
В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое октября сестры Гончаровы вскочили от пушечных залпов. Подбежали к окну. Пушки били в Пе­тропавловской крепости. К тому, что пушки отбивают полдень, они уже привыкли, но чтобы ночью?!
Услышав взволнованные возгласы сестер, к ним пришла Наташа.
347 
-  Успокойтесь. Так царская семья извещает о своих новорожден­ных. И теперь, значит, благополучно разрешилась супруга великого княза Михаила Павловича.
-  Еще одно бесполезное украшение для гостиных, - острила Кате­рина.
Все посмеялись и отправились в постель.
Пушкин вернулся 14 октября. Наташа была рада, только чувствова­ла, что суета в квартире ему очень не нравится, хотя он старается виду не показывать. Дел у него и помимо дома было полно, и он с утра до вечера где-то пропадал.
Наташе теперь было не до мужа.
Как Пушкин когда-то вывозил ее в свет, она теперь, как замужняя дама, возила сестер по салонам. Сначала повезла к Фикельмонам. Лю­бопытство сестры вызывали всеобщее. Но восприняли девушек Гон­чаровых только как сестер Натали Пушкиной. Даже больше интереса было к Наташе: как отдохнула, здоровы ли дети, почему она без Пушки­на? Сестер же пристально изучали.
-  Вроде    тоже красивы. Такие же тонкие талии, как у Натали, но смотрятся девицы как посредственная живопись рядом с Мадонной Рафаэля.
-  Да, они красивы, но - ничто по сравнению с Натали.
-  Екатерина Николаевна тоже безукоризненого телосложения и гончаровской красоты, но чего-то ей не хватает...
-  И раскосость, как у Натали. Это у них, видать, родовое, а Алек­сандрии выглядит вообще косой.
-  И кожа лица желтовата.
-  И очень холодна Александрин.
-  Натали тоже вначале казалась холодной, а оказалось, что это   за­стенчивость.
Сестры, в отличие от Наташи, были разговорчивы, за словом в кар­ман не лезли, так что быстро стало ясно, что и образованны достаточно, и французским владеют вполне, и светский разговор поддержать умеют. Говорили:
-  Александра Николаевна — самая благоразумная среди сестер. То же самое повторилось и в салоне Карамзиных.
Все даже начали гадать, что же отличает Натали от сестер. Все трое с осиными талиями, все хороши собой. Но сестры Натальи Николаевны Не влекут к себе. Неинтересны. Почему?
-  Утонченные манеры Натали сдобрены искренней доброжелатель­ностью, простотой.
~  Правильно, а у сестер, также замечательно владеющих манерами, они сдобрены чванливостью.348
«...на нас смотрят, как на белых медведей», — жаловалась Катерина в письме к брату.
Александра и Катерина заскучали. Их везде встречали как сестер Натали Пушкиной, а не самих по себе. И везде все обязательно срав­нивали их с госпожей Пушкиной. И сестры очень проигрывали на ее фоне. Как и предрекал Пушкин, рядом с младшей сестрой Катерина и Александра всегда будут в тени.
Вторая тетушка сестер Гончаровых, фрейлина императрицы Ната­лья Кирилловна Загряжская-Разумовская, собирала у себя отличное общество. Теперь тетушка пригласила специально для своих племянниц приличных молодых людей. Наталья Николаевна знакомила со всеми сестер, а Пушкин уселся около Натальи Кирилловны, да так и сидел с нею весь вечер.
Наталья Кирилловна была очень авторитетной в свете дамой, и люди судачили.
- Пушкин ищет расположения к себе людей влиятельных и выс­шего круга, сидит какой-то заторможенный, показать себя не мо­жет...
Сплетникам было невдомек, что знатная дама теперь - близкая род­ственница Пушкина, что он давно влюблен в эту старую даму и готов слушать ее часами, не проронив ни слова. Он потом многое из бесед с Загряжской-Разумовской использует в своих исторических произведе­ниях.
А Наташа радовалась тому, что кое-кто из кавалеров попросил ее познакомить с сестрами, она это сразу и сделала. Появилась надежда, что и на балах сестры не будут сидеть.
Наташа свозила сестер в театры: французский, немецкий.
Тетушка Екатерина Ивановна сшила для племянниц сначала по два вечерних платья и заказала еще по два бальных. А также выделила не­кую сумму на мелкие расходы, которые постоянно требуются молодым женщинам.
Сестры беспокоились: скоро должны были начаться балы, а их ящик с бальными платьями, переправить который в столицу они поручили брату Дмитрию, все не прибывал.
Сестры торопили его. Слали Дмитрию полный отчет о своих успе­хах, ведь проживание их в столице оплачивал он. И они ластились к брату, жаловались, что жизнь в столице слишком дорога, что присылае­мых братом денег не хватает. К тому же Дмитрий Николаевич постоян­но задерживался с присылкой денег. Сестры впадали в печаль, а то и от­чаянье. Занять было не у кого. Наташа сама постоянно была без денег, Пушкин в долгах.
Все письма сестер к брату полны просьбами о деньгах. Александра даже шутила: « Твой образ в окладе из золота и ассигнаций всегда у меня но сердце..Несмотря на всю нашу экономию в расходах, дорогой братец, день'

349 Ss-
ги У нас кончаются... Ты не поверишь, как нам тяжело обращаться к тебе с этой просьбой, зная твои стесненные обстоятельства в делах, но доброта, которую ты всегда к нам питал, придает нам смелости тебе надоедать. Мы даже пришлем тебе отчет о наших расходах, чтобы ты сам увидел, что ничего лишнего мы себе не позволяем... Мы уверены, дорогой брат, что ты не захочешь, чтобы мы нуждались в самом необходимом и что к 1 янва­ря, как ты нам обещал, ты пришлешь нам деньги... Дмитрий писал, что на Заводе стоит полк!
—  Боже, как же нам не везет! Три года мы торчали в Полотняном, ни разу полк не приходил, столько времени потеряно впустую, и вот - по­жалуйста: мы уехали - эти молодые красавцы вернулись. Жалко, - го­ворит Азя.
—  Жалко, — поддержала сестру Катерина.
—  Не  расстраивайтесь,   —  с  улыбкой  успокаивала   Наташа  се­стер, — здесь много молодых красавцев. Вот подождите — начнутся балы, и вы будете в центре внимания. А то засели бы в Заводе и могли вовсе не увидеть Петербурга.
Александра перед самым началом бального сезона заболела лихо­радкой. С высокой температурой, головной болью она пролежала в постели пять дней, пропустила «один бал и два спектакля». И была поражена тем, как ухаживала за ней чета Пушкиных. Дома, быва­ло, Наталья Ивановна считала болезнь детей божьим наказанием и не баловала захворавших детей уходом и лаской. А тут, впервые в ее жизни, Наташа не отходила от старшей сестренки, проделывала с нею разные процедуры, кормила фруктами. Пушкин тоже часто за­ходил узнать, как идет выздоровление, раскошелился на лекарства. «Уменя были такие хорошие сиделки, — писала Александра брату Дми­трию, — что просто было невозможно умереть... я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».
Устройство Катерины Николаевны во фрейлины должно было по­высить авторитет сестер в глазах общества. К этому тщательно готови­лись. На балу у Бутурлиных сестер представили великому князю. Долго говорили вместе. Наталья Николаевна и о брате Сергее позаботилась, как бы его в гвардию устроить. Под чудными взглядами сестер Гонча­ровых великий князь не мог устоять, только сказал, что быстро устро­ить брата не удастся, надо подождать, возможно, не раньше, чем через два года.
Двор вернулся, начались балы. Сестры все-таки не были оставлены Кавалерами без внимания. Танцевали с упоением.
«...Петербург начинает мне ужасно нравиться, - писала Екатерина брату в Полотняный, — я так счастлива, так спокойна, никогда я не мечтала о таком счастье, поэтому я право не знаю как я смогу когда-нибудь350
отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас, один бог может их возблагодарить за хорошее отношение к нам».
Письма к Дмитрию сестер всегда полны были просьбами прислать то, другое... В этот раз Катерина просила прислать ей скорее Кривую) так звали девушку-служанку. Уехав в столицу, сестры сначала было от­казались от своих служанок-крепостных в целях экономии. Но теперь Катерина, надеясь в качестве фрейлины жить во дворце, требовала свою служанку в столицу. А также просила прислать варенья и розовую воду для детей Наташи. Большую бутыль.
Обе тетушки-фрейлины во всю хлопотали об устройстве старшей племянницы во дворец.
Наконец, в начале декабря Катерине был вручен шифр фрейлины. Золотые осыпанные бриллиантами шифры, вензель императрицы, фрейлины прикалывали к придворному платью.
Тетушка Катерина Ивановна подготовила племяннице к такому тор­жественному моменту придворное платье. Все наряды придворных дам были прописаны в императорских распоряжениях.
Фрейлины императрицы должны были носить бархатное верхнее платье пунцового цвета с золотым шитьем.
Катерина была счастлива, примеряя строгое, но прелестное пла­тье, крутилась перед зеркалом, а Наташа с Александрой любова­лись ею.
До этого Александра с Катериной слушали обедню в придворной церкви на хорах. И сверху любовались младшей сестрой, которая в сво­ем, тоже придворном, платье была особенно очаровательна.
Ну а вечером после обедни, во время бала во дворце Екатерина Ива­новна повела племянницу прямо в кабинет императрицы.
Катерина Николаевна обмирала от страха. Боялась упасть в обмо­рок, но Наташа крепко сжала ее локоть, шепнула «Выше голову!» и под­толкнула слегка вслед за тетушкой.
Когда Катерина с тетушкой вошли в кабинет, там никого не было. И Катерина решила, что императрица не хочет ее видеть.
Но в это время дверь отворилась и вошла императрица.
-  Ах, вы уже здесь?! - с улыбкой обратилась она к своей фрейлине Екатерине Ивановне Загряжской.
-  Здесь,   матушка,   здесь,   -   поклонилась   Екатерина   Иванов­на. — Племянница моя уж очень робеет.
-  Ну, ничего, ничего, робость украшает девушку. Подойдите ко мне, милая, - обратилась она к Катерине Гончаровой.
-  Вы  ведь дома обучались? - по-французски спросила импера­трица.
-  Дома, Ваше Величество.
-   И что же вы дома изучали?
351  
Катерина Николаевна отвечала тоже по-французски, поняв, что им­ператрица, задавая вопросы проверяет и то, как она усвоила француз­ский. И успокоилась. Французским они все трое владели превосходно. За этим мать следила особенно строго.
Только Катерина чуть-чуть освоилась - они, было, почти дружески беседовали с императрицей, — как в кабинет неожиданно вошел импе­ратор.
Он остановился на расстоянии, рассматривая незнакомую девушку в упор. Он знал, что ему должны представить еще одну Гончарову, и те­перь искал в ней черты Натали Пушкиной.
«Тоже близорука, тоже щурит глаза, но у Натали это выглядит кокет­ливо. Такая же высокая и стройная, как Натали, с изящным овалом и матовым цветом кожи».
Император подошел к Катерине, взял ее за руку, наслаждаясь деви­чьем смущением, которое особенно любил в Натали, и сказал:
-  Так эта прелестная особа и есть твоя новая фрейлина?
-  Да, - подтвердила императрица, - мадумазель Гончарова.
-  Вижу, вижу. Такая же красавица, как старшая.
-  Наталья Николаевна - младшая, а старшая -именно вот Екате­рина Николаевна.
Какой девушке понравится разговор о возрасте тогда, когда его уже тщательно скрывают, и когда младшая обскакала в замужестве старших, давно блистает, а на них, старших, смотрят, как на старых дев.
-  Это   ничего, — успокаивал император совершенно зардевшую­ся девушку. И подумал: «Сколько бы ей лет ни было, тоже - хороша, с такой же тонкой талией, покатыми плечами, красивыми руками, как У Натали. Вот улыбнулась. Нет, улыбка совсем не та, но зубы такие же восхитительные». - И, не отпуская руку Катерины и тихонько пожимая ее, успокаивал девушку:
-  Вам, конечно, тяжеловато придется. Наши женщины завистливы и жестоки, будут устраивать вам испытания. Держитесь. И запомните: если у вас будут затруднения в свете, вам стоит только поднять свои очаровательные глазки и посмотреть в мою сторону, и я тут же приду вам на помощь. - При этом он незаметно подмигнул супруге, а она с Улыбкой поддержала его:
~ Да, и ко мне можете обращаться. Ну, а теперь долг обязывает нас... - и они с императором вышли из кабинета.
А к Катерине подошла статс-дама, велела Екатерине Николаевне следовать за ней и отвела ее к другим фрейлинам. И все они в свите Их Величеств отправились на бал.
Пушкина на балу не было. Узнав о предстоящих церемониях всту­пления сестры жены во фрейлины, он предпочел в этом не участвовать. Ему все это не нравилось. Не нравилось то, что сестры так крепко обосновались в их доме. Не нравилось, что жена уже не так, как раньше,

352
скучала без него и не радовалась, как прежде бывало, его возвращению Случалось теперь, что, вернувшись домой, он искал жену по комнатам. И она все время была чем-то занята: то подшивала сестрам платья, то заочно знакомила их с очередной дамой, с которой предстояло встре­титься. И чуть ли не ежедневно куда-то везла своих сестер. А ведь брю­хатая. И беременность опять проходит с осложнениями. И врач вообще запрещает ей ездить на балы и тем более — танцевать в душной зале... И он запрещал Наташе выезжать. Пушкин надеялся, что, прикрываясь ее нездоровьем, он сам избежит пребывания на очередном придворном балу. Но Наташа принялась убеждать его, что этот бал пропустить нель­зя, что он решает судьбу Катерины и она должна поддержать ее и не сердить Их Величеств своим отсутствием.
-  Опять упадешь в обморок, - предупреждал Пушкин.
 — Я не буду танцевать, обещаю тебе, — успокаивала Таша мужа, дей­ствительно не собираясь танцевать...
Но император, только вошел в залу, сразу направился к ней. У него для этого было сразу несколько поводов: отчитать любимицу за отсутствие мужа и поздравить с назначением сестры во фрейлины, ведь На­таша так хлопотала об этом вместе с тетушкой.
Ну, разве могла Наталья Николаевна отказать императору?! И жало­ваться на нездоровье тоже не могла. Так и отплясала полонез с импера­тором.
-  Ну так что ваш супруг, опять болен? - с усмешечкой спрашивал император. — Почему же тогда вы бросили его одного?
Наталья Николаевна улыбалась:
-  У меня теперь обязанность — вывозить сестер...
-  Да-да, я только что узнал, что вы - младшая.
-  Да-да, и удивительно, что вы только что об этом узнали.
-  Ах вы, моя кокетка  прелестная, хоть и мать семейства, но такая юная и прекрасная! - И он слегка пожал ей руку.
На второй танец Наталью Николаевну пригласил великий князь, и ему тоже нельзя было отказать. Больше Наташа не танцевала. Так что фактически сдержала слово, данное Пушкину, но и эти два танца с цар­ствующими особами совершенно ее вымотали, голова кружилась, тош­нота подступала. До дома она едва добралась и сразу слегла.
Теперь довести дело Екатерины до конца пало на тетушку Екатерину Ивановну. Несмотря на преклонный возраст, она еще, хоть и нечасто, дежурила во дворце. И теперь во время подоспевшего дежурства долж­на была решить, где будет жить новоиспеченная фрейлина во дворце.
А Пушкин запретил жене ездить на балы. И на этот раз Наташа со­гласилась, потому что действительно чувствовала себя плохо.
От этого загрустили сестры. Не могли они ездить одни. Тетушке тоже нездоровилось. И сестрам пришлось договариваться со знакомыми дмами, чтобы они поочередно сопровождали их в общество.
353  
Во дворец Екатерина Гончарова так и не переехала. Императрица решила, что фрейлина будет жить дома. Это огорчило Катерину, потому что нагружало кошелек сестер: плата за квартиру, стол...
а Пушкин так надеялся, что дома у него немного поспокойнее ста­нет.
В конце 1834 года вышла «История Пугачевского бунта». Пушкин издал ее за свой счет, взяв в долг из казны 20000 рублей. Вначале книга раскупалась активно, и Пушкин радовался: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка, Емелька Пугачев, оброчный мой мужик/ Денег он мне принес довольно, но как около двух лет я жил в долг, то ничего и не осталось у меня за пазухой, а все идет на расплату».
Но уже вскоре торговля замедлилась, и книга почти совсем переста­ла продаваться.
Пушкин планировал выручить сорок тысяч, но и шестнадцать не за­работал, да и заработанные роздал и еще остался должен казне.
Только в лето 1834 года Пушкин потратил на брата Левушку почти 2700 рублей, отправил родителям в деревню почти полторы тысячи, а получено было доходов лишь от залога 74 душ чуть больше 13000 ру­блей.
Его Пугачева не только не покупали, а во всю ругали.
Наталья Николаевна, привезя сестер, стала устраивать дома приемы молодых людей, и надо было создать достойную невест обстановку в квартире. Поэтому почти всю мебель заменили на новую, более мод­ную. Торговцы легко продавали ей мебель в долг. Но теперь и квартир­ные расходы стали в тягость. Отдавать долг было нечем.
Часто у Наташи не было денег на самые неотложные нужды, на де­тей. В такие моменты ее спасала Екатерина Ивановна, в тайне от Пуш­кина, чтобы он не забывал об ответственности перед семьей.
Наташа понимала, что для выезда сестер нужна красивая коляска. И, чтобы не ввергать Пушкина в новые расходы, попросила брата Дми­трия отремонтировать, покрасить их гончаровскую коляску и прислать к Новому году и Рождеству в Петербург вместе с лошадьми. Просила выкрасить коляску «в очень темный массака с черной бронзой» цвет, "обив малиновым шелком». Просила захватить клубничного и земля­ничного варенья и из московского дома по пути ящик с бальными платьями сестер.
«Твоя графиня (Чернышева) приедет сюда...в ноябре... так что ула­живай соответственно свои дела и приезжай к Рождеству с нашей коляской».
Сестры пытались сосватать старшего брата с его графиней Чернышевой. Она должна была на зиму приехать в столицу, и сестры под этим "предлогом заманивали брата в столицу, одновременно справляя и свои интересы.

354
Познакомились на балу с сестрой избранницы Дмитрия графиней Пален. Графиня чуть ли не весь вечер проболтала с Наташей, говоря о детях. На следующий день Пален без предупреждения, неожиданно заехала к Пушкиным, приведя Наташу в панику: в квартире был пол­ный раздолбай. Наташа сказала, что неприлично принимать графиню в таком состоянии квартиры, и гостье отказали в приеме.
Когда же на следующий день, так же без предупреждения, они пое­хали к графине Пален, то тоже не были приняты. Очень огорчились и ругали себя за оплошность.
В конце декабря Пушкины обедали у матери Пушкина Надежды Осиповны. Прибыли Ольга и Левушка Пушкины. Старики Пушкины были счастливы. Все их дети, в какие-то веки, собрались у них вместе.
Застолье проходило шумно. Только старшие Пушкины почувствова­ли, как далеко от них ускакала молодежь. Разговоры шли все о праздни­ках, балах и спектаклях, на которых они не бывали. Даже в театр выез­жали теперь редко, то от отсутствия денег, то от нездоровья.
И к Пушкиным Надежда Осиповна робела теперь заходить. Другая жизнь, другие привычки. Она только просила невестку, чтоб та почаще привозила к ней внуков. Но часто не получалось, поэтому маленькие внуки, у которых день за месяц и год, каждый раз вновь знакомились с бабушкой.
Привезли к ней как-то Машу. Бабушка к ней всей душой, а Маша молча долго рассматривала Надежду Осиповну, а потом разревелась, громко и жалобно.
Она вообще росла строптивой девочкой, и Пушкин часто ее покола­чивал, даже розгами. Пушкин был строг с детьми, розги применял даже к маленькому Сашке. Вот и теперь Маша показывала свой характер.
Наташе стало неудобно за дочь.
-  Это — твоя бабушка, почему ты не хочешь поцеловать ее и на руч­ки к ней не идешь?
-  У нее скверный чепчик и скверное платье, - сказала вздорная Маша и отвернулась от бабушки.
-  Глазами младенца глаголет истина, - рассмеялся Сергей Львович. А Надежда Осиповна даже заплакала. Так что и Наташа, и муж успо­каивали ее:
-  Ну малая она еще, глупая, - говорил Сергей Львович.
-  Ничего не глупая. Нищими мы стали, дорогой, ребенка наша ни­щета уже пугает.
-  Да мы тоже постоянно сидим без денег, — оправдывалась Ната­ша. — Бывает, нечем булочнику и молочнице заплатить.
-  Что, супруг денег не дает?
-  Не жадничает, нет, - защищала мужа Наташа, - у него самого нет.