Глава 3 ВОСПИТАНИЕ НАТАШИ

Домашнее воспитание и образование девушек. Строгая требовательность матери. Кротость учениц. Детские тетради Таши. Пушкин в доме Гончаровых. Наталья Ивановна допрашивает дочь. Трагическая любовь наташинои бабушки.

Сестры Гончаровы каждое утро начинали с занятий в классной комнате, даже если возвра­щались накануне с балов, из театров за пол­ночь. Продолжали зубрить географию, анг­лийский и другие науки.

Девушек тогда обучали в пансионах, при монастырях, куда определялись, в основном, обедневшие, чтобы учиться за государствен­ный счет.

В пансионах и в Смольном институте уче­ниц держали в строжайшей дисциплине, в пол­ной изоляции от света, семьи, друзей. Даже ро­дителям разрешалось посещать своих девочек крайне редко. Может, поэтому все обеспечен­ные люди, которые имели возможность нанять учителей, обучали дочерей дома.

Девушки, закончившие Петербургский Смольный институт, как самые образованные и воспитанные, часто назначались фрейлина­ми императрицы или царевен. Но и домашнее образование иногда было не хуже. Мать Ната­ши и две тетки Екатерина Ивановна и Наталья Кирилловна Загряжские пансионов и институ­тов не кончали, но служили фрейлинами при императрице.

И большинство аристократов обучало дево­чек по-старинке дома: в основном, французс­кому языку, музыке и танцам, нанимая для это­го множество гувернеров, гувернанток и учите-

 62

лей, количество которых определялось толщи­ной кошелька родителей.

Дед Наташи Гончаровой Афанасий Никола­евич выделял сыну на образование своих вну­ков ежегодно 40000 рублей — « для профессо­ров и наук».

Когда присланных на учебу детей денег не хватало, Наталья Ивановна, используя особен­ную привязанность дедушки к Таше, писала, что не хватает на обучение именно Таше. И Афанасий Николаевич тут же откликался. По­сылал дополнительно полторы тысячи рублей, подчеркивая в письме: «но только на профес­соров Натке» и на «Ташины проказы».

Ему нравились «проказы» Таши, увлекаю­щейся цветами. Она разводила цветники не только в Полотняном Заводе, куда вся большая семья приезжала на лето, но и в Москве, и дед высылал ей семена разных цветов.

Вообще-то Афанасий Николаевич любил всех внуков, и не меньше, чем о младшенькой Натке, заботился о развитии старшего внука Дмитрия, наследника майората — неделимого огромного хозяйства Гончаровых, включающе­го множество имений с заводами и фабриками в разных губерниях России.

Дмитрий обучался в Московском универ­ситете, а когда готовился к выпускным экза­менам, дед оплачивал дополнительно про-фессоров,  которые приходили  к Дмитрию прямо на дом.

По просьбе внуков Афанасий Николаевич высылал им лошадей в Москву, заменял не понравившихся. Иван, третий внук, подросток еще, а тоже просил выслать ему в Москву ло­шадь. И дед откликнулся, послал коня, но бес­покоился: «молодая лошадь, для тебя она слишком горячая... мало езжена...по твоим го­дам она для тебя не годится...сама еще ничего твердо не знает, т. е. без воли папеньки и ма­меньки на нее не садись».

И так бывало часто. Внуки слали ему свои рисунки, автопортреты. Дед очень радовался этим посланиям: «милые письма ваши принес­ли мне большое удовольствие... успехи ваши в науке достойны похвалы...к пяти вашим ми­лым рожицам не достает у меня Сережиной ро­жи». Обещал прислать просимые дрожки с па­рой лошадей для учителя музыки. И журил внуков: «...фальшиво вас всех заставляют ду­мать, что у меня сарай набит дрожками, их у меня только двое... дрожки надо покрасить, кое-что поправить, а потому ноне высылать их неможно».

И так постоянно Афанасий Николаевич присылал в Москву внукам то щенков и кана­реек, то связанные крепостными чулки, и про-

сил Дмитрия как старшего раздать их братьям и сестрам.

Брата Наташи Ивана отдали в частное учеб­ное заведение. И только младший Сергей, он был младше Наташи на три года, как и девоч­ки, обучался дома. Наташа тоже занималась с ним, в качестве учительницы истории.

Все домашнее образование девушек того вре­мени проводилось с одной целью — подготовить девиц к замужеству: научить быть хозяйкой до­ма, умению нравиться мужчинам, чтобы найти жениха, умению занять гостей, вести по-фран­цузски светскую беседу.

В этом направлении Наталья Ивановна и воспитывала дочерей. Однако ее девочки изучали и географию, астрономию, историю Древней Греции и отечественную, а кроме французского — английский, немецкий и русский.

И по всем наукам писались сочинения. В Наташиных сочинениях царила поэзия: «Нет в природе величественнее, очаровательнее зре­лища, как зрелище неба при восхождении и за­хождении солнца, которого вид составлен из много различных отливов света, разливающе­гося по облакам...»

Отдавая дань старинным русским семейным традициям, когда девочки чуть ли не с пеленок

64

начинали шить себе приданое, Наталья Ива­новна учила дочерей шить, вышивать, вязать.

Лучше всего это получалось у Екатерины и Таши. Рукоделие целиком соответствовало ха­рактеру Наташи, смиренницы и молчальницы, любящей тихо сидеть в уголке, чтобы ее никто не задевал, чтобы она никому не мешала.

Особенно Таше нравилось вышивать на пяльцах, за которыми она и сидела все свобод­ное время, тем более, что мать строго следила, чтобы девочки никогда не бездельничали, не проводили время в пустой болтовне или в со­зерцании, сидя у окна.

Александра, хоть и неплохо вышивала, шить не любила, предпочитала занятия музы­кой. И мать не стала настаивать. Азя выросла замечательной музыкантшей.

А Таша украшала своими вышивками по­душки, простыни, скатерти, занавески, накид­ки. В московском доме и в Полотняном Заводе она обшивала сестер, помогая портнихе.

Простая и непритязательная в быту, Ната­ша любила красиво одеваться. Наряды требо­вали больших расходов, на которые Гончаро­вы не имели средств. И Наташа любила и уме­ла так комбинировать и украшать имеющиеся у нее платья, что они выглядели новыми и на­рядными.

 65

У нее явно был особый талант моделирова­ния. Новых платьев ей практически не поку­пали, приходилось донашивать одежду стар­ших сестер. Но она где-то перетянет рукава или талию, прицепит к платью цветок, а на шею бархотку, или просто накинет шаль на плечи. И сестры удивлялись, глядя, как надо­евшее, ношеное-переношеное ими платье, пе­реданное младшей сестре, вдруг расцветало на ней. Катерина так просто злилась и, завидуя таланту Таши, бывало, требовала платье обрат­но. И Наташа, по доброте душевной, возвра­щала ей платье.

Колдовать над своими нарядами Наташе очень нравилось, поэтому выглядела она всег­да оригинально, имея в туалете какую-то изю­минку. То же бывало и с прической. Модно бы­ло носить букли, а Наташа редко их делала, так как считала, что они ей не идут. Она поднима­ла волосы и отводила назад, что делало еще изящней, и без того прекрасную шею.

Таша и при гостях часто садилась в уголке с пяльцами или шитьем и просиживала так весь вечер, не поднимая головы. Но слушала разго­воры внимательно, поэтому когда ее спраши­вали, ставила лыко в строку, отвечала, хоть и ; смущаясь, впопад.

Отец, Николай Афанасьевич, когда еще был здоров, сам обучал детей музыке,  игре на

66

скрипке и виолончели, которыми владел заме­чательно.

Сам он был превосходно образован и начи­тан, блестяще говорил по-английски, по-не­мецки и по-французски, хорошо знал русскую и зарубежную литературу.

Когда еще отец был здоров, несмотря на большую занятость, он часто читал детям вслух, делился своими обширными знаниями.

И Наталья Ивановна многому учила детей сама. Она понимала, сколько трудностей ждет ее детей при разоренном хозяйстве, больном отце, как тяжело будет выдать замуж беспри­данниц-дочек, поэтому особенно важным счи­тала нравственное воспитание детей. Оно про­низывало весь образ жизни детей, все их обра­зование. А дочерей мать воспитывала в такой строгости, какой не бывает и в монастырях, в страхе Божием. Девицы не смели и своего мне­ния иметь, а уж тем более высказывать его.

Их учили не пускаться с посетителями дома вообще ни в какие серьезные рассуждения. И уж когда взрослые говорят, барышни могли только молчать и слушать, считая высказывае­мые старшими мнения непреложными истина­ми. Учили быть приветливыми и обходитель­ными.

Основой нравственности, в первую оче­редь, являлось религиозное воспитание, и не

 67

теоретическое, хотя и этому уделялось немало внимания, а прививалась действенная рели­гиозность.

Обязательным было посещение церкви по праздникам. Молитвы по «пространному мо­литвослову» — ежедневно. История христиан­ства изучалась очень подробно. О подвиге Христа ежегодно писались сочинения.

«Христос умер, показав нам, что для дости­жения царства Божия мы не должны страшить­ся никаких мук, никаких лишений, должны жертвовать всем и, главное, — смиряться».

«Христос — самый чистый и непорочный человек — умер смертью последнего грешника. Страдал, как человек...», — писала десятилет­няя Таша в ученической тетрадке.

В церкви запрещалось жалеть деньги, дан­ные на милостыню, нельзя было отказывать просящему. В правилах жизни было: «никогда не говорить неправды, даже невинной, если же случится невольно, то сейчас же самой опрове­ргнуть сказанное». Безнравственным считалось таиться от матери, отца, и уж тем более от мужа в будущем, к нему же тоже питать доверие, как и ко всем остальным.

Не обещать ничего, не посоветовавшись с человеком, к которому имеешь полное доверие. Никогда никому не отказывать в просьбе, если только она не противоречит твоему понятию о

68

долге. Стараться до последней крайности не ве­рить злу или думать, что кто-нибудь желает те­бе зла. А какие важные для поведения в общест­ве были воспитаны качества! «Если думаешь не так, как говорит твой собеседник, то не спорь, а просто молчи. Не говори, если тебя не спраши­вают. Если же спросят, то прежде чем высказать свое мнение, хорошо подумай, а не из чувства ли противоречия ты думаешь иначе, или из за­висти».

«Старайся никогда не рассказывать ни про кого ничего дурного, исключая тому, кто дол­жен это знать». «Не осуждай никогда никого ни голословно ни смысленно, а старайся найти, если не оправдание, то его хорошие стороны, могущие возбудить жалость, а осуждение ос­тавь Господу Богу и Государю, сам же старайся не поступать так же, как он, и молись за него, исключая, конечно, грешников, но и их учись жалеть, ибо «он душу свою погубил навеки».

Требовалось уступать всем во всем, что мо­жешь, жертвовать собой так, чтобы никто, кро­ме Бога, этого не знал. И все эти правила жиз­ни нужно было читать каждый день перед мо­литвой и просить Господа о помощи, чтобы ид­ти дальше этим путем. Главным же правилом должно было стать смирение.

Отец сам сочинял стихи, любил читать сти­хи, поэтому и детей обучал стихосложению.

 69

Десятилетняя Таша старательно описывала в ученической тетрадке правила стихосложения с примерами из Хераскова, Сумарокова, на­родных басен. Откуда-то она выписала удиви­тельную басню о Соловье, Галках и Воронах:

... пришла опять весна,

где друг души твоей? Ах, нет его! Зачем он скрылся? Зачем... в лесочке поселился Хор Галок и Ворон.

Они и день, и ночь

Кричат, усталости не знают И слух людей — увы!

безжалостно терзают. Что ж делать Соловью?

Лететь подале прочь. Жестокие врали и прозой

и стихами! Какому Соловью петь

можно с вами!

Девочка уже умела отличать толпу завист­ников и сплетников от пения Соловья. И пи­сала в ученической тетрадке совершенно взрослое наблюдение, возможно, испытанное в раннем детстве: «Люди с неудовольствием смотрят на совершенства других, думая, что их слова помрачают их, что их добрые качества унижают их».70

Чтение книг очень приветствовалось, но... только полезных, .. просвещающих разум. А вот чтение романов, хоть и не запрещалось, но поучение не читать их, не слушать при чтении другими, «если можешь это сделать, не рас­страивая удовольствия других», звучало, как

Божий наказ.

О прочитанных книгах девочки вели запи­си, длинные и короткие, на какие настроение было. И большие цитаты из читаемого, все о том же, о нравственных качествах человека: «сочувствие способно своим влиянием пробу­дить в человеческом сердце кроткие чувства любви и привязанности. Найдется очень нем­ного таких людей, даже из числа наиболее гру­бых и суровых, на которых сочувствие не ока­зало бы своего благотворного влияния. Оно действует гораздо убедительнее всякой силы. Так, доброе слово и ласковый взгляд произво­дили желаемое действие на тех, над которыми тщетно были испробованы всевозможные при­нудительные меры.

Сочувствие призывает к любви и послуша­нию, тогда как жестокость и суровость, напро­тив, взывают лишь к сопротивлению и вселяют чувство ненависти. Прав поэт, сказавший, что сама власть не имеет и половины той силы, ка­кую имеет кротость».

 71

Вот какие высказывания мудрых предков воспитывали тихоню Наталью, восхитившую Пушкина своей божественной кротостью.

«Чем скромнее и строже наша жизнь, — ста­рательно выписывала девочка в разлинованной карандашом тетрадке, сшитой из фамильной гончаровской бумаги, — тем она счастливее, ибо жизнь, свободная от эгоизма, имеет спо­собность убивать в нас пороки, заглушать себя­любивые желания, укрепить душевные наши силы...»

Она уже и к роли матери себя готовила, вы­писывая заинтересовавшие ее мысли: «Вели­кая цель воспитания это свобода, и чем скорее вы доведете ребенка до этой точки нравствен­ного развития, на котором он носит закон в са­мом себе, тем скорее вы из него сделаете чело­века, в полном смысле слова... Распущенность в манерах всегда влечет за собой распущен­ность принципов... Кроткое милосердие есть истинно отличительная черта благородства». «Если трудишься в молодости, то будешь иметь покой в старости». «Хоть учение трудно, одна­ко, плоды его сладки... Избегайте праздности, ибо она есть источник всех пороков... Человек питается плодами трудов своих... Праздный всегда бывает скучен...»

Вот такие цитаты из «полезного» чтения де­лали девочки-дворянки начала девятнадцатого

72

века, обучающиеся на дому и совсем не готовя­щие себя к службе, к тому, что мы называем те­перь работой.

Женщину и ее детей тогда содержал муж или наследство. И тем не менее девочек Гонча­ровых тщательно готовили к большому труду.

И нравственные начала пронизывали все обучение. Девочка Наташа в тетрадке по рос­сийскому синтаксису старательно писала орехо­выми чернилами примеры к грамматическим правилам: бережлив, дерзок, жалостлив, ласков, добродетельный человек, полезная книга, ра­зумное существо, вижу чудеса Божий, избегайте праздности, быть тронуту, быть скромну»... «труд сам по себе, независимо от его результа­тов, одно из самых живейших удовольствий».

Говорили и писали тогда в образованных семьях только по-французски, даже думали по-французски. Поэтому языку Наталья Ивановна обучала всех детей чуть ли не с пеленок. Нес­колько раз меняла учителей, шерстила учени­ков почем зря, если отлынивали.

Дома разрешала детям говорить только по-французски и теперь радовалась, что и сы­новья, и дочери без всяких затруднений под­держивают светские беседы, почти без оши­бок пишут письма на французском.

Однако часто занятия с матерью проходили нервно, а то и с рукоприкладством.

 73

Распорядок дня Наталья Ивановна устано­вила для детей наистрожайший, как когда-то ее приемная мать.

Вставали в половине восьмого и сразу ста­новились на молитву. Освободить от нее могла только болезнь. После этого обтирались до по­яса, мать этого требовала неукоснительно. Умывались, чистили зубы, причесывались и одевались, помогая друг другу, без слуг. На­талья Ивановна вообще разрешала детям при­бегать к помощи слуг только в крайнем случае, когда нельзя было обойтись без этого.

До чая надо было еще сделать домашние за­дания по урокам. Для отдыха предписывалось погулять в аллее хотя бы минут двадцать, а лучше — полчаса. Снова садились за работу.

После завтрака опять гуляли полчасика, по­том шли в класс и ждали учительниц. Если учитель задерживался, не лентяйничали, не баловались, а повторяли старые уроки. После обеда можно было читать и гулять, но главным требованием матери было — всегда быть заня­тым, не убивать время.

Пушкин ломал голову, почему Гончаровы не принимают. Три девицы на выданье. Тут бы распахнуть двери дома для женихов, ан — нет. Жили Гончаровы тихо и уединенно.

74

-  От бедности, — говорил Толстой Пушки­ну, - хоть и знатный род, но — разорившийся, бесприданницы Гончаровы.

-  Нет, — возражал Пушкин. — Приемы и просто с чаем можно устроить без больших зат­рат. Вывозят же девиц Гончаровых не без неко­торой роскоши: в карете, в дорогих нарядах. Что-то тут не то.

С нетерпением ждал он, когда, как догово­рились, Толстой-Американец принесет ему приглашение-разрешение Гончаровых.

Наталья Ивановна Гончарова и не подозре­вала, что Пушкин облюбовал ее младшую дочь. Видеть у себя Пушкина давно уже было честью каждого дома.

Его допустили. Жили Гончаровы в Москве в собственном доме, большим двором, на Садо­вом кольце между Малой и Большой Никитс­кими улицами и Скарятинским переулком, за­нимая целый квартал.

Дом деревянный, по фасаду небольшой, всего в три окна, а вдоль двора вытянулся на двенадцать окошек, с мезонином, флигелями и множеством дворовых построек: погребов, людских, конюшен, каретной...

Жили, как и Пушкины, скромно, уставив приличной мебелью только гостиную. В ос­тальных комнатах мебель была старая, изъе­денная шашелом, из Полотняного Завода, та,

 75

которую Афанасию Николаевичу не жалко бы­ло отдать семейству сына насовсем.

Гувернантки и учителя ютились в одной комнате, разделенной дощатой перегородкой, а дворовые и вовсе — в чуланах, каморках, в кухне, спя прямо на полу, на старых одежках, а то и просто на рогоже.

По вечерам ложились рано, чтобы эконо­мить на свечах. Да стеариновые свечи и зажи­гались лишь по большим праздникам, а в буд­ни — только сальные, а то и вовсе жгли олеин — жидкое говяжье сало* отделяемое при выделке стеарина.

Москва жила в основном своим натураль­ным хозяйством. И у Гончаровых все было свое: фрукты из сада, овощи, коровы, куры, лошади, сани, кибитка...

Наталья Ивановна с любопытством рас­сматривала Пушкина, а девицы, хоть и держа­лись чинно, однако, по глазам их Пушкин ви­дел, что рады они приходу поэта, готовы слу­шать и слушать... Только Натали была сдер­жанна, как мать, и молчалива.

«Что это, пренебрежение, гордыня красот­ки, - гадал Пушкин, — холодность равнодуш­ной натуры?»

Он пытался разговорить Натали, она сму­щалась, краснела и старательно уходила от раз­говора, однако слушала  Пушкина и других

76

 77

внимательно и заинтересованно. Но стоило Пушкину снова обратиться к ней, она пуга­лась, как птаха, краснела, молча замирала. По всему ее виду было заметно, что готова была сквозь землю провалиться от внимания к себе. «Так ведут себя неопытные влюбленные, — размышлял Пушкин, — но что Наташа влюбле­на - не похоже, скорее она похожа на снежную королеву, с ледяным сердцем, неспособным к любви».

Пушкин на людях обычно ломался, крив­лялся, был порывистым, часто насмешливым и дерзким, теперь он был тих и сдержан, факти­чески не затевал разговора, только отвечал на вопросы, а вопросов у старших сестер Гончаро­вых к нему было много, лишь Натали сидела молча.

Сестры с большим вниманием смотрели на смущающегося Пушкина.

«Он похож на иностранца, — успела отме­тить про себя Наташа, — а в глазах огонь полы­хает». И тут же опустила ресницы от натиска этого огня. И больше уже глаз не поднимала. Она поняла сразу, что Пушкин явился к ним из-за нее, и обмирала от страха и смущения. «Одет по последней моде: в панталонах и туго обтягивающем в талии фраке, с пышным в плече рукавом, что делает его узенькие для мужчины плечи широкими и мужественны-

ми, — думала старшая из сестер Наташи Кате­рина. — Жилет с потайным кармашком для ча­сов, рубашка с накрахмаленным воротничком, на шее — галстук-шарф, завязанный бантом, в руках — широкополая шляпа «боливар»/ее бы­ло модно именно носить в руках, а не на голо­ву надевать/, трость, перстень на большом пальце и длиннющий ноготь. Большие ногти у мужчин нынче в моде, но чтоб такой... Это уже слишком экстравагантно».

—  Говорят, повязывать эти галстуки — боль­шое искусство, сорок способов, — прошептала Катерина Азе.

—  Словно Онегин: «как dandy лондонский одет», «надев широкий «боливар», Онегин едет на бульвар», — подхватила Александра, она все новое пушкинское тут же выучивала наизусть.

Александра и Катерина гадали, кем же из них заинтересовался Пушкин. Они не сомне­вались, что Пушкин неспроста появился в их семействе.

— О чем вы там шепчетесь? — одернула На­талья Ивановна дочерей.

«Как же он страшен! — думала Наталья Ива­новна. — Ужасно заросшие черные бакенбарды. Прямо — черт, да и только. Голова вся в мелень­ких каштановых кудряшках, как у мерлушки. Глаза — выпученные и белые, как у мертвой ры­бины. А маленький-то, какой маленький и ху-

денький, прямо отрок, а, говорят, ему под тридцать. И жуткие когти на руках».

Она тоже понимала, что Пушкин явился к ним не зря. Какая-то из ее дочерей пригляну­лась ему. Но которая?

Скоро Наталья Ивановна приметила, как юлит поэт перед ее младшенькой и как та зами­рает при его приближении. Похоже, что Таша с поэтом уже где-то видалась, уж очень пугается тихоня даже взглядов Пушкина. Это не понра­вилось Наталье Ивановне. Хоть и известный сочинитель Пушкин, но жених — незавидный, ветреник и в карты, говорят, играет, помногу проигрывая, куражничает. По рукам ходила не­кая хулиганская и богохульная «Гавриилиада», которую приписывали Пушкину.

Хоть он и отказывается, говорит, что скан­дальную поэму написал его покойный друг, да и разве признаешься, если тайная полиция ищет автора.

Наталья Ивановна сама-то не читала это со­чинение, но достойные люди поэму осуждали, значит, произведение того стоит. У царя не в милости, из ссылки недавно вернулся и, гово­рят опять же, нимало не остепенился. Да и Ташке замуж рано, шестнадцать лет всего, сперва старших дочерей надо замуж выдать. А, значит, и нечего девчонке голову забивать. Но

 79

отказывать от дома не стоит, какой-никакой, а — жених, может, и других привлечет.

Пушкина пригласили и далее бывать в доме Гончаровых. Только поэт откланялся, Наталья Ивановна стала пытать Ташу, где и как та поз­накомилась с поэтом, о чем говорили, почему Наталья так смущается от его взгляда.

Наташа рассказала, как виделись, не знако­мясь, у Йогеля, потом на голицынском балу вместе с сестрами... А на остальные, очень стро­гого тона, вопросы матери ответить не могла. Ну откуда ей знать, что краснеет, она же не видит себя со стороны. А если и краснеет, то совсем не знает, почему. Поэтому весь допрос матери за­кончился, как часто бывало, слезами Таши.

Наталья Ивановна отстала от дочери, но предостерегла:

- Будь с сочинителем поосторожнее, гово­рят, он словами женщин очаровывает и соблаз­няет. Нельзя верить мужским словам.

Она была уже опытной женщиной. Овдовев фактически при живом муже в тридцать лет, она, красавица, не была обделена мужским вниманием и в дальнейшем. Может, кто-то из поклонников даже серьезно был увлечен ею. Но сердце ее не отзывалось любовью и помни­ло о трагедии ее бедной матери.

Всю свою молодую энергию Наталья Ива­новна направила на воспитание детей, а душу

отводила наедине с Богом. По мере взросления детей все более и более уходя к Господу.

Пушкин, действительно, вполне владел ис­кусством обольщения. Если он решал вступить на эту тропу, то становился до такой степени любезным, блестяще остроумным, галантным, что ни одна женщина не могла устоять перед таким кавалером, и, хоть на немного, но увле­калась им.

Пушкин, среднего роста, вообще-то некра­сивый, в присутствии нравящихся ему женщин совершенно преображался, глаза голубели и влажнели, что придавало им какой-то будоро-жащий завлекающий взгляд, лицо, оживлен­ное азартом и нежностью, становилось краси­вым, голос певучим и задушевным.

Ну, и самым завлекательным для женщин был, конечно же, талант поэта. Большинство мужчин, современников Пушкина, не успели еще разгадать этот талант, стихи тогда писали все, даже слуги, были и талантливые поэты, так что к Пушкину, еще совсем молодому для лите­ратуры и славы человеку, критики, издатели, мужчины в основном, только приглядывались.

А вот женщины, при своей повышенной чувствительности к слову, давно выделили Пуш­кина среди всех поэтов. Он к тому же был от­личный танцор и краснослов. Стоило ему поя­виться в каком-то салоне, в театре, как вокруг

81

него тут же собирался женский кружок. Его рас­сматривали, прощая небрежность в одежде, ста­рались побыть с ним, послушать его, а барышни все были просто влюблены в поэта и относились к нему с благоговением. Так что у Натальи Ива­новны были очень веские основания для пре­достережения дочери, и не только поэтому...

Мать Натальи Ивановны, красавица Ульри-ка Поссе, живя в Лифляндии, девчонкой дове­рилась русскому гвардейцу Ивану Зафяжскому из стоявшего в городе Дерпте полка.

Сумел Иван Зафяжский столько нагово­рить юной баронессе ласковых слов, что та влюбилась в него. Честь однако, блюла. Но Зафяжский тоже влюбился в красавицу и не мог уже отступиться. Поняв, что девица, хоть и влюблена в него, но ни за что не поддастся ему без брака, гвардеец, до сего времени выступав­ший перед девушкой холостым человеком, хо­тя оставил в России жену и троих детей, решил жениться на Ульрике. Подговорил своих друзей не выдавать его и даже способствовать новой женитьбе.

Зафяжский попросил у богача-барона руки его дочери, но барон резко отказал: разная вера у них, невеста — еще девочка и единственная дочь, барон не допустит, чтобы ее увезли в Россию.

Только невеста, несмотря на свой юный воз­раст, уже созрела, впервые полюбила, да так страстно, что не мыслила остаться без возлюб­ленного, а русский полк должен был вскоре возвратиться в Россию.

Втайне от отца Ульрика приняла правосла­вие, обвенчалась с Загряжским и отправилась с ним в Россию.

В свое подмосковное имение «Ярополец» под Волоколамском Загряжский привез юную баронессу уже беременной. Тут ее ожидал та­кой кошмарный сюрприз, который она не смогла перенести. Возлюбленный ее супруг, на которого она молилась, которому доверила свою судьбу, предав отца, потеряв тем самым огромное наследство, самый дорогой для нее человек оказался двоеженцем.

Загряжский не только не признался юной баронессе в своем дичайшем поступке до само­го Яропольца, но и приехав в имение, объяс­нился только с первой женой, передал баро­нессу ей на руки, и умчался в Москву, предос­тавив женщинам самим во всем разбираться.

Впрочем, в те времена двоеженство было не так уж редко. Мужчины были настойчивы в удовлетворении своих желаний. Шли на двоеженство, только чтобы добиться своей девственницы-избранницы. Двоеженцем был отец матери Пушкина, дед поэта Осип Абра­мович Ганнибал. Сошелся с псковской «пре­любодейкой», сбежал от семьи,  когда ма-

 83

лышке-дочери Надежде был всего годик, и женился на соблазнительнице без развода с первой женой.

Что могла сделать законная жена Ивана Загряжского, Александра Степановна, с этой обманутой девочкой, не желающей жить даль­ше, под сердцем которой уже билось юное соз­дание ее мужа?

Попробовали сообщить о случившемся от­цу-барону, но тот уже давно отрекся от опозо­рившей род дочери, заранее предвидя послед­ствия ее вольности.

Он не пожелал ничего слушать о блуднице, а уж тем более видеть ее.

Страдания красавицы-баронессы были так мучительны, что ревнивое обиженное сердце Александры Степановны прониклось жа­лостью к сопернице.

Вскоре баронесса родила крохотную девоч­ку, ее назвали Натальей.

Юную мать из дома не гнали, дите в приют не отдали. Александра Степановна, женщина умная, рассудительная, уже давно смирилась с ветреностью мужа, жалела Ульрику, записала ее малютку своей дочерью, с отчеством и фами­лией подлинного отца.

Мать девочки так и не оправилась от удара, нанесенного ей возлюбленным, материнского счастья не испытывала, хворала, сохла на глазах,

 85

была молчалива и замкнута, и через шесть лет умерла в Яропольце.

Александра Степановна вырастила ее На­талью вместе со своими тремя детьми как род­ную дочь, никогда ни в чем не упрекнув без­винное дитя. И наследство потом Загряжские поделили поровну между всеми детьми.

Этой осиротевшей почти в пеленках девоч­кой, унаследовавшей от матери необыкновен­ную красоту, и была Наталья Ивановна. И все ее дочери выросли красавицами, но небесную, романтическую и ослепительную красоту Уль-рики, в сочетании с удивительной доверчи­востью и простотой в манерах, унаследовала одна Наташа.

Загряжские не афишировали внутрисемей­ные проблемы, но через слуг печально-роман­тическая история юной баронессы быстро распространилась по Москве, а когда дочка ба­ронессы повзрослела, доброжелатели и ей рас­сказали об опрометчивой любви ее настоящей матери. Хоть добросердечные Загряжские иск­ренне считали Наталью родной, печальная ис­тория ее матери и жестокосердного отца про­извела на Наталью Ивановну тяжелое впечат­ление. К мужскому населению она стала отно­ситься настороженно, но судьбе было угодно обмануть и ее надежды.

НАЧАЛО ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....0-10687