247

Последнее время, приезжая в Москву, Пуш­кин останавливался у Павла Нащокина. Они были знакомы давно, встречались в компани­ях, поговорить наедине как-то не приходилось.

Но однажды разговорились и сразу поняли, что станут друзьями. Человек щепетильной честности, барин без барских предрассудков, богач и прожигатель жизни, вдумчивый чита­тель и эрудит, Нащокин давно боготворил Пушкина как поэта. Теперь стал обожать, как человека. И до конца жизни у Пушкина не бу­дет друга более бескорыстного, задушевного, преданного и нежного, чем Павел Воинович Нащокин.

Нащокин четко сознавал, что Пушкин — ге­ний, что это такой поэт, какого в России еще не бывало и, возможно, никогда больше не будет. Считал, что почти никто этого не видит, что почти все поймут гений Пушкина только тогда, когда поэта уже не станет. Так всегда бывает на Руси. Живой Пушкин многих раздражал, и они поэзию его воспринимали уже раздраженными.

Вот и теперь, вернувшись в Москву только к зиме, Пушкин остановился у Нащокина. Все вновь написанное он теперь вез к Нащокину, своему первому читателю и слушателю.

Долго не удавалось Пушкину наладить от­ношения с тещей. Она не верила, что Пушкина так долго держали  в  Болдине  карантины.

Теперь уже Москва и Петербург сплетничали, что он загостился в Болдине из-за соседок, мо­лоденьких барышень, да заигрался в карты в Нижнем Новгороде.

У Гончаровых уже и пялишницы были поса­жены за шитье невесте из тонкого батиста при­даного, Наташа сама вышивала на простынях и наволочках свой вензель, а Наталья Ивановна придумывала все новые и новые причины, что­бы отложить свадьбу дочери.

Она жаловалась Пушкину, что свадьбу ей делать абсолютно не на что, выбила из Пуш­кина не только деньги на свадебные наряды невесты, на свои, а еще 11000 рублей на про­чие расходы по свадьбе. Заставила Пушкина возить их с дочерью по московским соборам, к Иверской.

Ссоры жениха с тещей происходили каж­дый день и по всякому поводу. Горячий и пря­молинейный, Пушкин не хотел уступать само­дурству будущей тещи, тем самым еще более раздражая ее.

Наталья Ивановна жила, действительно, бедно. Ей приходилось содержать не только шестерых детей, но и больного мужа. А он тра­тил отпускаемую с заводов долю на содержание семьи по-своему, в основном — на себя.

У нее было свое имение - старинное село Ярополец, в пятнадцати верстах от Волокола-248

мска, родовое имение Загряжских, доставше­еся Наталье Ивановне после раздела наслед­ства отца между сестрами.

Там у нее была тысяча крепостных, только управляющий имения, пользующийся благо­склонностью владелицы и полной ее неспособ­ностью вести хозяйство, воровал так, что име­ние почти не приносило дохода.

И у Натальи Ивановны никогда не было де­нег. Бывало, что не на что было купить хлеба к обеду. И она часто занимала деньги у гувернан­ток и горничных. Должна была и булочнику, и мяснику.

Случалось, что девицы Гончаровы выезжали на бал в рваных туфлях. Это не было заметно, пока еще не вышли из моды длинные платья. Но мода последнего времени диктовала обна­жать щиколотки, и тогда дырки на туфлях на­чинали сверкать, как бы быстро танцующая ни перебирала ногами.

Наташе однажды, чтобы протанцевать с же­нихом Пушкиным, не ударив в грязь лицом, пришлось срочно занимать туфли у подруги, Катеньки Долгоруковой. И та сидела в потай­ной комнате целый час, пока Наталья Гончаро­ва оттанцовывала с женихом.

Говорили, что даже жениха дочери Наталья Ивановна старалась выпроводить из своего до-

 249

ма до завтрака или до обеда, чтобы не кормить лишний рот.

Свадьба то и дело была на волоске. Порой Пушкин уже не хотел жениться, грозился оста­вить приготовления к свадьбе и уехать в Поль­шу. И уехал бы, если бы не печальные, а порой отчаянные глаза Натали, если бы его отпустил император. Но ему было отказано. Нащокин и Вяземский тоже старательно успокаивали Пушкина.

Наталья Ивановна в очередной раз обругала будущего зятя перед самым Новым годом и сказала:

— Мы хотим отдохнуть от вас. Новый год бу­дем встречать в семейном кругу. — Кто это «мы»? — обозлился Пушкин, но, махнув рукой, как ошпаренный, даже не надев, а только на­кинув шубу, выскочил из дома Гончаровых.

Говорить с этой женщиной у него не хватало сил. Что-либо объяснять и доказывать ей — бы­ло бесполезно. Она всегда была уверена в своей правоте, совершенно не умела и не хотела слу­шать возражения. А если собеседник был нас­тойчив в своих доказательствах, впадала в исте­рику.

Теперь Пушкину ясно было одно: новый, 1831 год, он будет встречать без Натали. Сгоря­ча решил мчаться в Петербург, зайти к Нащо­кину, взять саквояж и — в путь.

1250

Но у Нащокина Пушкин застал цыганский табор. Нащокин жил в гражданском браке с выкупленной у табора цыганкой Ольгой Сол-датовой. И вот встречать Новый год к ней явился весь известный в Москве Соколовс­кий хор.

Пушкин встряхнулся. Среди цыган была и его любимица Татьяна-пьяна, томная, прек­расная женщина с чудным голосом, Татьяна Демьянова, которую Пушкин слушал неоднок­ратно. Он решил, что незачем мчаться в Петер-

 251

бург, надо встретить Новый год тут, с цыгана­ми. А потом, может, все в доме Гончаровых уля­жется. Наталья Ивановна бывала резка, но от­ходчива.

Первые дни нового года принесли Пушкину огромную радость: к читателям вышел его «Бо­рис Годунов». Пять лет готовая драма лежала в ожидании разрешения на печатание. Цензура делала слишком много замечаний, требовала переделок, на которые Пушкин не хотел идти.

Сватовство к Наташе Гончаровой помогло издать драму. Император благоволил к Пушки­ну, хоть и зорко следил за ним через своих под­данных. Женитьбе Пушкина он обрадовался, обрадовался тому, что Пушкин выбрал достой­ную невесту, красоту которой он тоже оценил на московскиих балах. Надеялся царь на то, что Пушкин теперь остепенится под надзором же­ны. Понимал, что Пушкину нужны деньги на свадьбу. И очень милостливо император вы­полнил горячую просьбу поэта, звучащую в письме к царю, как заклинание, — разрешил ему печатать «Бориса Годунова» без правки, в авторском варианте. Для Пушкина это был ис­тинно царский подарок.

Теперь Пушкин с нетерпением ждал оценки любимого произведения читателями.

За эти годы Пушкин читал свою драму друзь­ям и в Москве, и в Петербурге. Отдельные мес-252

 253

та «Годунова» так поражали слушатели, что они плакали, целовали поэта-гения. Но даже неко­торым друзьям драма не целиком нравилась.

А уж недруги, шерстившие Пушкина и до выхода «Годунова», теперь прямо-таки вцепи­лись в поэта.

В ближайшие дни после публикации загуля­ли в Петербурге и Москве, будто заранее напи­санные и распространенные, стишки:

И Пушкин стал нам скучен, И Пушкин надоел: И стих его не звучен, И гений охладел.

«Бориса Годунова» Он выпустил в народ: Убогая обнова -Увы! на Новый год!

Пушкин чуть не плакал, писал статью в га­зету, чтобы защитить свое детище, огрызнуться на хулителей, поднять свой уроненный в глазах невесты и тещи авторитет.

Однако недруги разгулялись и творили нас­тоящий шабаш, из уст в уста передавались кем-то брошенные походя стишки:

Аполлон обидел нас: Посадил он обезьяну В первом месте на Парнас...

«Каково Натали слушать такое?!» — печа­лился Пушкин. Он был в полном отчаяньи. Друзья успокаивали его и боялись оставить од­ного, как бы не наделал чего с собой от разнуз­данной травли.

Пушкин напрасно волновался. Клевета, об­рушившаяся на него со всех сторон, только по­догревала доброе и отзывчивое сердечко Ната­ли. Беспокойство за него отодвинуло в сторону все ее девичьи обиды на жениха.

У Гончаровых новогодний бал не заладился. Натали отказывала в танце всем кавалерам, бы­ла очень грустна. Наталья Ивановна вызвала дочь из гостиной и отчитала:

—  Чего куксишься?! По нищему Пушкину скучаешь? Не надоела наша нищета? С такой красотой можешь отличную партию сделать. Вон Шувалов как увивается, чем не жених? Хо­рош собой, у отца денег куры не клюют...

—  Маменька, он не сватает меня. —Посватает, - строго оборвала ее Наталья

Ивановна. Многие еще посватаются, куда то­ропишься? Александру и Катерину еще надо выдать. Тебе едва восемнадцать исполнилось. Повремени, Таша! И поэт никуда не денется, подождет...

Натали молчала. Ей не хотелось спорить с матерью. Замуж выходить ей вообще было страшно. Не появись в ее жизни Пушкин, она

I254

и не торопилась бы замуж. Но она полюбила Пушкина, боялась за него, за его любовь. Уж очень горячо и как-то трагически он полюбил ее. Она видела, что эта любовь может даже раз­давить его, так тяжело он переживает отказы и сетования ее матушки. Поэтому Натали, как и Пушкин, не хотела откладывать свадьбу. Да и не видеться с ним ей становилось все тяжелее и тяжелее. Вот и новогодний бал получился для нее без Пушкина невыносимо тоскливым.

Кто-то вручил на этом балу Александре Гон­чаровой оскорбительный стих про Пушкина. В суете читать было некогда. А теперь Александ­рии прочитала злой стих и бросилась к Наташе:

— Бедный Пушкин! Посмотри, что про него пишут злыдни. Мы еще и прочитать не успели «Годунова», а завистники уже охаивают его и кричат, что поэт исписался. Ох, Таша, много те­бе придется вытерпеть с Пушкиным. Успех всегда вызывает жгучую зависть, а зависть — са­мая разрушительная в мире сила. И на тебя она падет в полной мере. Выдержишь ли? Хватит ли сил жить рядом с гением и взять на себя хоть часть этой уничтожающей поэта злой силы?

Про себя Александра думала, что выдержала бы и даже большую часть трудностей поэта взя­ла бы на себя. Она обожала Пушкина задолго до знакомства с ним. И не разочаровалась при знакомстве. Но Пушкин посватался не к ней. А

 255

душой Александра была добрая, Ташу искрен­не любила. И теперь завидовала сестре, но по-доброму. И, как старшая, изо всех сил стара­лась ей помочь.

Натали не ответила на вопрос сестры. Как всегда, отмолчалась. Но в душе тоже была гото­ва к испытаниям и к тому, чтобы, по возмож­ности, опекать Пушкина. Вот только дойдет ли у них дело до свадьбы? Не отпугнет ли мать окончательно жениха?

Новогодний бал у Гончаровых, оказалось, был не семейным. Этот отказ Пушкину На­тальей Ивановной был последней ее хитростью в плане отмены свадьбы младшей дочери. На бал были приглашены потенциальные женихи. Поэтому Наталья Ивановна и отчитала нетан­цующую Натали.

План матери в поисках нового жениха про­валился, но стал известен всей Москве, в том числе и Пушкину.

Он взбесился. Москва и так судачила о них постоянно. Одни жалели Натали: такая юная, чистая, красавица, а выходит за старого, некра­сивого, всего изношенного ловеласа, который всегда в долгах, нигде не служит, наследства и никаких сбережений не имеет, живет ненадеж­ным литературным трудом. А если дети пойдут, а если с самим что случится, как бедной девоч­ке дальше жить будет?..256

Другие хулили невесту: красавица-пустыш­ка, одни балы на уме, поэту нужна помощни­ца-берегиня, которая бы создавала покой и уют для творческой работы мужа, опекала, помога­ла, понимала. Разве способна это делать про­винциальная девочка, о чем она говорить будет с гением, образования-то — никакого.

Теперь все говорили, что помолвка Пуш­кина с Гончаровой, скорее всего, будет отме­нена. Что у невесты в новогоднюю ночь поя­вился новый жених, а бывший жених Пуш­кин всю новогоднюю ночь любезничал с из­вестной цыганкой Татьяной-пьяной.

Пушкин бросился к Гончаровым выяснять отношения с невестой. До Натали дошли толь­ко сплетни о цыганке Татьяне, и она дулась на Пушкина.

Защищалась она всегда и ото всего молча­нием. Пушкин тормошил ее разговором, спра­шивал о новом женихе, но в ответ — только плохо скрываемые слезы в глазах и ни единого слова в оправдание.

Однако Пушкин прекрасно разбирался в женщинах и свою невесту начинал прочиты­вать. Молчание Натали и слезинки в ее прек­расных глазах сказали ему все, что он хотел уз­нать: никакого нового жениха нет, Натали по­молвку не разрывает, она обиделась на Пушки­на за Новый год и цыганку Татьяну.

 257

Тогда Пушкин рассказал невесте о пред­новогодней ссоре с ее матерью, о своей тос­ке и о неожиданном цыганском таборе у На­щокина.

С радостью увидел Пушкин, как к концу их разговора молчаливость Натали смягчи­лась, глаза девушки высохли и засветились той нежной лаской, которой они одаривали жениха в последнее время и которая делала его абсолютно счастливым человеком.

Пушкин опять окунулся в хлопоты о же­нитьбе.

Наталья Ивановна сдалась под настойчи­вым желанием младшей дочери выйти замуж за Пушкина.

13 января 1831 года Пушкин писал другу в Петербург: «... вот тебе план моей жизни: я же­нюсь в сем месяце, полгода проживу в Москве, летом приеду к вам. Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь — как тетки хотят. Теша моя — та же тетка... требования глу­пые и смешные, а делать нечего. Теперь пони­маешь ли, что значит приданое и отчего я сер­дился? Взять жену без состояния - я в состоя­нии, — но входить в долги для ее тряпок - я не в состоянии. Делать нечего: придется печатать мои повести...»258

Раньше он давал рукописям полежать го­док-другой, а уж потом печатал их. Теперь при­ходилось отсылать написанное сразу в печать.

Он заложил свои двести душ, подаренных ему отцом, получил 38000 рублей. Из них 11000 рублей дал теще на приданое невесты, 10000 попросил для покрытия долга Нащокин. Оста­лось у жениха на все про все 17000 рублей: на свадебные расходы, на квартиру, на жизнь...

И вдруг из Петербурга пришло известие о смерти Дельвига.

С бароном Антоном Дельвигом Пушкин учился в Лицее. Там они и подружились на всю жизнь. Дельвиг уже тогда писал хорошие сти­хи. Пушкину они очень нравились. Он восхи­щался изяществом слога товарища, утончен­ностью натуры Дельвига, который рассматри­вал всю жизнь через призму прекрасного.

Дельвиг первым из лицеистов начал печа­таться. Пушкин страшно ему завидовал. А Дельвиг нисколько не гордился своими публи­кациями и восхищался стихами друга.

Пушкину очень нужна была в те ранние го­ды, годы мучительных сомнений, эта поддерж­ка. А Дельвиг еще и уверял друга:

— Вот увидишь, ты всех нас обскачешь, и поэзия твоя войдет в золотой фонд русской ли­тературы.

259

В глубине души Пушкин тоже в это верил, но уж очень много сомнений было в те юно­шеские годы.

После лицея жизнь разбросала их, но они постоянно переписывались. И Дельвиг не по­боялся приехать к опальному Пушкину в Ми-хайловское, куда тот был сослан царем.

И позднее, в Петербурге, они постоянно встречались у Дельвигов, все друзья. Дельвиг, полный, добродушный, необыкновенный ум­ница, умел объединить всех, а в быту был, как ребенок: беспомощный, наивный, доверчи­вый, готовый отдать близким ему людям все, что у него есть.

Пушкин нежно любил друга. И вот его нет. Дельвиг умер в возрасте Христа. Сколько он мог еще сделать!..

Пушкин, Вяземский, Баратынский, Языков помянули Дельвига в ресторане «у Яра, и дело обошлось без сильного пьянства».

—  У Дельвига была отлично устроенная го­лова и душа незаурядная, — говорил Пушкин.

— Его угробил Бенкендорф, — говорил Вязе­мский. — За то, что в его «Литературной газете» была просто упомянута французская револю­ция, Бенкендорф, этот ищейка, называл ум-нейщего человека России, барона Дельвига на «ты» и кричал на него, как на полового.260

— Да еще грозился упрятать всех нас в Си­бирь, - продолжил Нащокин.

— Это я виноват, — горевал Пушкин. — Моя была статья, просто без подписи, а Бенкендорф рещил, что ее написал Дельвиг, и Антон не наз­вал меня, а я в то время застрял в холерном Болдине... Ах, ничего уже не исправить...

Жена Дельвига осталась без средств, и Пушкин хлопотал, как бы ей помочь. У са­мого денег едва хватало на свадьбу, да год се­мейной жизни. Наташа вместе с ним пере­живала осложнения Софьи Дельвиг и обра­довалась, когда Пушкину удалось уговорить давнюю знакомую Хитрово помочь вдове.

Вообще-то Наташа ревновала Пушкина к Елизавете Хитрово. Уже несколько человек на­шептывали ей о бывшем ранее романе. Елиза­вета Хитрово, дочь известного полководца Ми­хаила Илларионовича Кутузова, женщина под пятьдесят, была давно и страстно влюблена в него, никак не хотела соответствовать возрасту, одевалась по молодежной моде, предельно об­нажая свои очень полные и постаревшие пле­чи. Так, что по салонам гуляли насмешливые стишки о ней:

Лиза в городе жила С дочкой Долинькой. Лиза в городе слыла Лизой голенькой.

 261

Нынче Лиза en gala У австрийского посла, Но по-прежнему мила, Но по-прежнему гола.

Жила Хитрово у своей дочери в петербурс-ком особняке австрийского посла, за которого дочь вышла замуж. И в этом особняке собира­лась часто вся интеллигенция Петербурга. Тут можно было узнать такие европейские новос­ти, которые невозможно было, из-за цензуры, прочитать в российских газетах. Так что Пуш­кин не порывал старых связей, хотя уверял На­тали, что никаких амурных дел у него с Хитро­во нет.

Елизавета Михайловна Хитрово очень тя­жело переживала отдаление Пушкина, его по­молвку с Гончаровой и выговаривала поэту:

—  Я боюсь для вас прозаической стороны брака. Я всегда считала, что гению придает си­лы лишь полная независимость и развитию его способствует   ряд   несчастий,   что   полное счастье, прочное, продолжительное, в конце концов, немного однообразное, убивает спо­собность, прибавляет жиру и превращает ско­рее в человека средней руки, чем в великого поэта.

Пушкин возразил вопросом:

—  Значит, поэт не имеет права на личное счастье?262

—  Имеет, имеет, - с иронией отвечала Хит­рово. — Счастья этого у вас полно. Все женщи­ны России - ваши.

—  Но мне нужна одна Натали.

—  Надолго ли?! Сердце поэта переменчиво. А женитьба — большая нравственная ответ­ственность за семью, детей.

Пушкин думал так же. Но все уже было ре­шено. В женитьбу — как в омут, с таким настро­ением шел он уже к браку.

Беды ходят одна за другой. Следующим ут­ром Пушкин получил ошарашивающее посла­ние из полиции. Она добралась до его стихот­ворения «Андрей Шенье», написанного пять лет назад! Сенат обвинял поэта в «соблазни­тельном», «служившем распространению па­губного духа» сочинительстве, но милостливо прощал, делая предупреждение и требуя в даль­нейшем все свои сочинения перед публикаци­ей доставлять для просмотра, не смея без цен­зуры и строчку выпустить в свет.

Пушкин понял, что опять был на волоске от гибели: тюрьмы, ссылки, - что прощение ему давал сам царь, чтобы не испортить накануне свадьбы настроение красавицы Гончаровой.

Пушкин с Натали обсуждали, где будут жить после венчания. Кроме венчания, надо свадьбу где-то сыграть. Здесь, в Москве. Ос­танавливаться в доме тещи, даже на короткое

 263

время, Пушкин наотрез отказался, да там и без него было тесно. Натали просила не торо­питься в Петербург, она его побаивалась. Ре­шили искать квартиру в Москве и пожить се­мейной жизнью до лета в Москве. Друзья со­ветовали искать квартиру на Арбате. Очень многие из них жили на Арбате или недалеко от него: граф Бобринский, Булгаков... Павел Нащокин снимал этой зимой квартиру неда­леко, в Николопесковском переулке, на Пре­чистенке рядом жили Денис Давыдов, родственники и друзья Потемкины, у Федора Толстого-Американца был на Сивцевом Вражке свой дом, Иван Дмитриев жил неда­леко на Спиридоновке, Сергей Киселев сни­мал квартиру на Поварской, в случае чего и собраться всем будет недолго, многим пеш­ком пройти можно, без экипажа.

Арбат еще недавно слыл аристократическим уголком старой Москвы. Только теперь его ос­ваивали купцы, которые входили в силу. А аристократы беднели и перебирались в свои провинциальные имения. Газеты пестрели объ­явлениями о продаже барских домов, в том числе и арбатских. Их покупали молодые, энергичные купчики.

Пушкину покупать квартиру было не на что, он искал в наем, и нашел. В двухэтажном доме,264

вблизи Сенной площади, между церквами Ни­колы в Плотниках и Св. Троицы.

Хозяева дома как уехали от московской хо­леры в свое имение под Орел, так там и прожи­вали. Сдавала дом по доверенности их эконом­ка Мария Ивановна, квартира сдавалась вместе с нею. Пушкин не возражал — меньше хлопот.

Смотреть квартиру поехали вместе с Пуш­киным Натали и сестры с братом Иваном. Пер­вый этаж дома Пушкин по договору должен был оставить за экономкой и слугами хозяев. Для проживания был отведен второй этаж.

Лестница с первого этажа привела в прихо­жую. Из прихожей вышли в зал, впереди была целая анфилада комнат. Танцевальный зал, с зеркалами по стенам, нарядными драпировка­ми на окнах, хрустальной люстрой, бра, канде­лябрами, уютными уголка-ми для отдыха, с круглыми столиками, мягкими креслами и картинами на стенах.

Итак, пять комнат: гостиная, зал, кабинет, спальня, будуар. Все чисто и аккуратно, уютные сиреневые обои под бархат, с набивными цвета­ми, не надо ремонтировать, и всего хватает.

— Уютнее, чем у нас, — восхищалась Катери­на, — и кресла красивые.

Александре понравились полукруглые печи, лепнина на потолках и высокие двери.

 265

- Я сюда свой рукодельный столик-бобик перевезу, — только и сказала Натали.

Пушкин воспринял это как одобрение квар­тиры. Он начинал привыкать к молчаливости своей невесты.

Были еще антресоли с дубовой лестницей и подвал, во дворе кухня, людские службы с пра­чечной, каретный сарай, конюшня и амбар. Вместе с квартирой сдавались и слуги, опять же — не надо искать.

21 января 1831 был подписан договор о най­ме квартиры до 1 июля и уплачена половина цены — одна тысяча рублей. А на 18 февраля назначено венчание.

Через день после этого Пушкин переехал в новую квартиру. Нанял еще дворецкого, камер­динера и специалистов для проведения неболь­шого, освежающего квартиру ремонта и погру­зился в эти незнакомые ему дотоле хозяйствен­ные заботы.

Свадьба была наконец совсем рядом, а ведь Пушкин так долго и страстно мечтал о ней, од­нако на душе у него было очень тоскливо. И он понимал - почему. Ему было страшно утратить свою свободу, которой он так дорожил и кото­рая давала простор его творчеству.

И за неделю до венчания Пушкин писал грустное письмо другу:266

«...я женат... Женат — или почти. Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жиз­ни и противу женитьбы, все уже мною пере­думано. Я хладнокровно взвесил выгоды и не­выгоды состояния, мною избираемого. Моло­дость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах. Мне за 30 лет. В тридцать люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упое­ния, без ребяческого очарования. Будущ­ность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая ра­дость будет мне неожиданностью».

Подготовить любимую племянницу к свадь­бе приехала из Петербурга, выпросив отпуск от своих фрейлинских обязанностей у императ­рицы, Екатерина Ивановна Загряжская. Она заказала и платье, и башмаки для невесты. А Наталья Ивановна продолжала выкачивать деньги из жениха, постоянно и специально на людях жалуясь на недостаток средств и боль­шие предсвадебные расходы. Пушкин раско­шеливался и уже не огрызался на тещу, опаса­ясь того, что накануне свадьбы она выкинет еще какое-нибудь коленце.

 267

В покупках нарядов он не участвовал, но и творчески работать не мог. «Не стихи на уме те­перь», — отмахивался, когда спрашивали, над чем поэт работает. Для вдохновения требова­лось полное отстранение от бытовых забот, а их хватало. Поэтому единственное, что он мог се­бе позволить и без чего не мог жить, это — встречи с друзьями.

16 февраля Пушкин заехал к Нащокину об­судить кое-какие вопросы предстоящей свадь­бы, и, как и раньше бывало, застал у него Со­коловский цыганский хор и Татьяну Демьяно­ву, свою любимую певунью.

— Ах, радость моя, — закричал Пушкин, бро­сившись к цыганке, — как я рад тебе, здорово, моя бесценная!

Он обнял ее, поцеловал в щеку, уселся на со­фу, подпер голову кулаком и попросил так, что отказать ему было невозможно:

—  Спой мне, Таня, что-нибудь на счастье, слышала, наверное, что я женюсь?

—  Как не слыхать, дай вам Бог, Александр Сергеевич!

— Ну, спой мне, спой!

Татьяна взяла гитару, позвала свою подругу Ольгу:

— Давай, Оля, споем барину! — и принялась подбирать мелодию.268

Свои печали были у Татьяны в тот день, а, может, зависть к невесте заронил Пушкин в сердце цыганки, только запела она песню пе­чальную и, говорили потом, пророчущую беду:

Ах, матушка, что так в поле пыльно?

Государыня, что так пыльно?

Кони разыгралися...

А чьи-то кони, чьи-то кони?

Кони Александра Сергеевича...

Песня была так грустна, так рвала своей пе­чалью уставшую от долгих предсвадебных хло­пот душу Пушкина, боявшегося женитьбы, как большинство мужчин, что он разрыдался, обх­ватив голову руками, как ребенок.

Цыганки растерянно замолкли, Нащокин бросился к другу:

— Что с тобой, что с тобой, Александр?

—  Ах, эта песня, — оправдывался Пушкин, видя всеобщий испуг, — всю мне внутрь пере­вернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!

И как только внимание к нему ослабло, Пушкин, ни с кем не прощаясь, ушел от Нащо­кина.

А на следующий день, накануне венчания, в квартире на Арбате у Пушкина собрались на мальчишник самые близкие друзья — Павел На­щокин, Петр Вяземский, Денис Давыдов, Язы-

 269

ков, Киреевский, Верстовский, брат Левушка... Двенадцать человек.

Сначала выпили за успех «Годунова», он все-таки явно уже просматривался. Потом про­щались с холостым свободным Пушкиным. Вяземский пропел вместо тоста:

Пушкин! Завтра ты женат, Холостая жизнь прощай-ка, Обземь холостая шайка...

Пирушка получилась разгульной: много пи­ли, много кричали, громко спорили о политике и литературе. Пушкин, обычно активный и го­рячий в спорах, теперь отмалчивался, был за­думчив и озабочен.

Нащокин, зорко следивший за другом, пы­тался растормошить Пушкина, а Вяземский одергивал его:

—   Оставь Александра, он свою женатую жизнь обдумывает, думаешь, легко это — пере­ходить из холостяков в женатого?!

—  Наверное, судьба готовит мне погибнуть на поединке, я это чувствую, — сказал Пушкин Нащокину, — знать бы только, сколько оста­лось мне, чтобы успеть подготовиться.

—  Ну, полно, Александр, — успокаивал Па­вел друга, - тебя просто страшит вступление в новую, непривычную для тебя жизнь, отсюда — тоска, волнение и даже страх.270

Однако Нащокин знал, что Пушкин не только суеверен, но и прозорлив. Уже немало его предчувствий исполнилось.

« Господи, спаси и сохрани его!» — прошеп­тал Нащокин.

Вдень венчания, когда Пушкин собирался уже ехать в церковь, от Натальи Ивановны Гончаровой примчался посланник. Теща пи­сала, что тогда как жених беспредельно сорит деньгами, у нее не на что нанять карету для невесты, чтобы везти ее под венец.

Пушкин понял, что теще донесли о вчераш­нем его мальчишнике, и, уже не огорчаясь, послал теще денег на карету. Через несколько часов Натали будет его женой, и выходки тещи не омрачат его счастья.

И, наконец, 18 февраля венчание состоя­лось в церкви Большого Вознесения Господня на Царицыной улице у Никитских ворот. Это была приходская церковь Гончаровых. Пушкин пытался устроить венчание в домовой церкви князя Голицына, но митрополит Филарет не позволил: только в своем приходе. У Пушкина в Москве прихода не было, поэтому венчались в гончаровском.

- Тем лучше, - говорил Пушкин, — родился я в Большое Вознесение, теперь женюсь в хра­ме Большого Вознесенияи венчаемся на Боль­шое Вознесение.

 271

Церковь еще не была достроена, всюду ле­жали строительные материалы, здание было одето в леса. Доступ в храм был ограничен по­лицейскими, и было непонятно: из-за ремонта это офаничение или из-за неблагонадежности Пушкина.

Конная полиция пропускала на венчание только самых близких родственников брачую-щихся. Или полиция просто оберегала брачую-щихся? Потому что народу собралось у церкви — великое множество. Толкотня была такая, что молодые едва протиснулись к входу.

272

Особенно много было студентов. От них в последнее время у Натали отбою не было. Сва­товство к ней Пушкина, любимого поэта моло­дежи, заметно увеличило круг ее поклонников-студентов. Кое-кто влюбился в нее серьезно, по-бедности не мог посвататься, и теперь при­шел проститься со своей любимой. Много было и просто зевак и любопытствующих. Казалось, вся Москва пришла к церкви Большого Возне­сения. И Пушкина это порадовало, а Натали шарахалась от толпы, как испуганная птица.

Она совсем не была похожа на беспридан­ницу. Тетка Екатерина Ивановна Загряжская нарядила свою любимицу-невесту, как положе­но такой красавице. Февральская зима вьюжи­ла. Приехали Гончаровы в церковь в роскош­ной карете, оплаченной Пушкиным. Натали вышла из кареты в беличьей шубке, белом пу­ховом платке, накинутом на фату. Ее сопро­вождал отец Николай Афанасьевич, видно, у него было очередное просветление ума.

Посаженным отцом Наташи выступал ее дядя, сенатор и тайный советник Иван Алекса­ндрович Нарышкин, посаженной матерью — Анна Петровна Малиновская, мать задушев­ной подруги невесты Катеньки Малиновской. За ними шли князь Юсупов и начальник Мос­ковского архива иностранных дел Александр Федорович Малиновский.

 273

К себе в посаженные матери Пушкин приг­ласил жену Вяземского, Веру Федоровну, но она занемогла перед самым венчанием, и Пуш­кину срочно пришлось искать замену. Испол­нить эту роль охотно согласилась его дальняя родственница по отцовской линии Елизавета Петровна Потемкина, в девичестве — графиня Трубецкая, сестра декабриста Трубецкого.

Посаженная мать была всего на три года старше жениха, слыла одной из первых краса­виц Москвы, так что присутсвовавшие на вен­чании невольно сравнивали красоту невесты и посаженной матери жениха. Но рядом с Ната­шей Гончаровой Потемкина явно проигрывала. А посаженным отцом жениха был Петр Андре­евич Вяземский.

Жених, в медвежьей шубе, весело погляды­вал вокруг, помахал рукой знакомым, пытаю­щимся протиснуться сквозь толпу, громко зас­меялся, когда кто-то в толпе прокричал:

— Бедная Натали! Куда ты идешь?

Но эти спокойствие и веселость Пушкина были маской. Он давно научился скрывать свои чувства от толпы.

Волновался он ужасно. И когда во время венчания, принялся надевать кольцо невесте, оно выскользнуло из его рук и упало.

«Плохое предзнаменование», — подумал Пушкин и стал наклоняться, чтобы поднять274

кольцо, но от смущения опять совершил не­ловкость, задев Евангелие, лежащее на аналое, и Евангелие тоже грохнулось на пол. От всех этих движений погасла свеча...

Пушкин взглянул на Натали и увидел, что она тоже напугана происходящим. Священник старался разрядить возникшее напряжение, но Пушкин совсем сник. Он вообще был очень су­еверен, а тут столько всего «не к добру».

Дальше все прошло благополучно, и моло­дые с гостями отправились на Арбат.

Вяземский и Нащокин ушли чуть порань­ше, чтобы встретить молодых на арбатской квартире с иконой.

Состоялось небольшое застолье, на котором присутствовали самые близкие люди из родных и друзей.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....0-10712