Начало здесь: http://nerlin.ru/publ....-0-6065

История вторая, романтическая

«Я ехала домой...»

(окончание)

Понедельник Лина провела в стенах своего издательства, редактируя американский дамский роман. Всё действие в нем сводилось к череде сексуальных сцен; в промежутках герои-любовники выясняли отношения, а перед каждой новой встречей дама меняла туалет, разглядывая себя в зеркало и делясь впечатлениями с читателем. Роман уже был включен в план выпуска, затрачены деньги на право его публикации, на перевод «с американского» и прочее, так что Лине оставалось лишь одно – обеспечить хоть какое-то развитие сюжета. Выполнив эту задачу, она со злостью написала на последней странице: «Вот теперь можно и обратно на английский переводить».

Вечером пришлось заняться выбором собственного туалета на завтра, а во вторник в 18.30 они со Светланой входили в Большой зал ЦДРИ. Оглядывая зал в поисках свободных мест, увидели старую знакомую, Ларису Елисееву, – она стояла за одним из кресел третьего ряда, лицом к входящей публике, видимо кого-то поджидая.

– Не подойдешь к ней? – спросила Светлана. – Вы одно время вроде бы дружили… А она ведь не так давно из больницы.

– Давно уже из больницы! – ответила Лина раздражённо. – Давай сядем подальше от нее… Вон тот ряд почти весь свободен… Надоела мне эта крашеная блондинка до смерти, – продолжала она всё так же раздражённо: – опять стала постоянно звонить и делиться своими житейскими проблемами. Причем всегда с одинаковой занудной интонацией усталой б…..

– Эк вас разобрало, мадам! – рассмеялась Светлана. – А мне так запрещаете выражаться подобным образом в вашем присутствии.

– С кем поведёшься… – проворчала Лина и продолжала о Ларисе: – Для нее не существует подруг, она оценивает любого человека только с одной точки зрения: что с него можно взять? чем он может быть полезен вообще и в данный момент в частности? «Ни дня без навара», как выразился один ее знакомый. Вот и сейчас явно поджидает очередную жертву. К счастью, она предпочитает, чтобы на людях подходили к ней, а не она сама.

– Не слишком ли ты строга к ней? По-моему, она умная, образованная. Мне довелось прочитать пару ее журнальных очерков о художниках – вполне профессионально, – сказала Светлана.

– Не спорю, умная, – уже спокойно ответила Лина, между тем как обе они устраивались в десятом ряду. – Только ум у нее… как бы это сказать… горизонтальный. Понимаешь? И в очерках ее все оценки художников идут «по горизонтали», на уровне быта. А уж в жизни!.. Ой, давай не будем о ней. Не хочу раздражаться из-за какой-то стервы, пусть даже умной.

– Ну, извини… С одним согласна: ее роль в истории с певцом весьма неприглядная.

И подружки стали, пока суть да дело, просматривать 16-полосную газету, разделив ее пополам.

Вечер начался традиционно – с выступлений литераторов. Наши героини потягивали «кока-колу» («Буратино» найти не удалось); соломинки помогали им, склонным к сарказму, не обмениваться репликами и не мешать соседям слушать даже самых нудных ораторов.

Когда публика устала от речей, начались выступления певцов и музыкантов. Первым на сцену вышел певец, уверенный, что главное для успеха выступления – петь как можно громче. Голос у него был абсолютно бесцветный, способный загубить даже романс на стихи Есенина. Слава Богу, стал он исполнять не Есенина, а литературно-музыкальное произведение собственного сочинения. С одного пустовавшего сиденья взлетела какая-то мошка (из современных биологических мутантов) и начала лихорадочно кружиться: видимо, ее «уши» не выдержали беспощадной энергичности звуков; через минуту-другую она вошла в пике и рухнула обратно на сиденье, бездыханная.

Светлана этого инцидента не заметила, а Лина, разделявшая страдания мошки, в момент ее гибели уронила бутылочку с «колой». Обе подружки вздрогнули и зашуршали страницами еженедельника, отправляя их вниз вслед за бутылочкой; но вода как назло лилась не на газету, а мимо. Тут негодующе зашипела соседка – и подружек сдул из зала стыд за собственную неуклюжесть.

В фойе они перевели дух, посмеялись и подошли к дежурной – посоветоваться, что им теперь делать: может быть, заплатить за уборку? Но вразумительного ответа не получили, только нарвались на бессмысленную брань. Оскорбленные, решили не возвращаться в зал и направились к лифту.

– Не понимаю! – раздался за их спиной мужской голос. – Умные люди только теперь и приходят, а вы уходите.

Лина решила, что этот голос ей уже попросту мерещится, но оказалось, что это действительно ее утренний знакомый, «автомобильный дизайнер». Она внимательно оглядела его, элегантно-вечернего:

– Мне кажется, это все-таки не вы. Это ваш призрак, который, как теперь модно говорить, «в тонком теле» преследует меня. А вы в это время конструируете летающий автомобиль… или просто смотрите телевизор.

– Угадали. Смотрел телевизор – и тут, в «Новостях», сообщили об идущем в ЦДРИ есенинском вечере. Я вскочил, сел в машину – и вот я здесь. Позвольте узнать, куда вы направляетесь… Простите, я не представился. Игорь Леонидович, – отвесил он короткий поклон в сторону Светланы.

Лина решила положить конец внезапным появлениям дизайнера, а то, глядишь, придется с опаской открывать собственный платяной шкаф.

– Мы идем в ресторан. Заказываем мы обычно самые изысканные блюда, пьём тоже неплохо, так что присоединяться к нам не рекомендуем.

– Это называется «испугали»! – рассмеялся Игорь. – Думаю, две юные особы не разорят меня за один-то вечер, сколь бы ни были привередливы. – И он нажал кнопку лифта.

В ресторане, за шампанским и неспешной беседой, все трое пришли к общему мнению по крайней мере по одному вопросу: творческие вечера в ЦДРИ, ЦДЛ, Доме журналистов и всевозможных «культурных центрах» – это хорошо, потому что в них напрочь отсутствует пошлый и чванливый «шоу-бизнес», а если и присутствует самодеятельность вместо высокого искусства, так где ее нет? На ТВ или на радио? Ха-ха!..

Поначалу Лина опасалась, что Игорь окажется в их обществе «третьим лишним» и ей придется извиняться перед Светкой за то, что навязала ей этого незапланированного собеседника. Но Игорь и Светлана на редкость быстро нашли общий язык. Уже через полчаса они двое сдвинули бокалы в знак дружбы, а к концу вечера своими бурными диалогами напоминали брата и сестру, встретившихся после долгой разлуки.

Однако Светлана же и первой возмутилась, когда Игорь стал расплачиваться за всех троих. Обе подружки в результате «проб и ошибок» давно пришли к выводу, что независимость важнее светских приличий, и отстаивали свою независимость всерьёз, без кокетства. Но Игорь быстро нашел выход: предложил встретиться здесь же еще раз – и уж тогда расплачиваться будут они.

– И всё, хватит об этом! Не гневите преуспевающего бизнесмена. – Игорь сурово сдвинул брови, и подружки угомонились.

На улице дамы направились было к метро, но «преуспевающий бизнесмен» остановил их:

– Девочки, нам в другую сторону. Вон моя «Волга».

Однако Светлана вновь нашла повод для протеста:

– Нет, в машину не сяду! Водитель пил коньяк, а я обладаю мистическим свойством попадаться при малейшем нарушении закона.

Лина поняла, что дело не в «пьяном» водителе, а в глубинной Светкиной деликатности, в намерении оставить их наконец вдвоём. Но спорить не стала. Они вместе с Игорем проводили упрямицу до «Лубянки» и вернулись к машине. Устроилась Лина по своей давней привычке на заднем сиденье: меньше отвлекаешь водителя, а смотреть на него можно в зеркальце. Настроение у нее было грустно-поникшее.

– Мало выпили, – посочувствовал Игорь. – На меня это тоже действует угнетающе. Добавим у меня дома? Мама пирожками накормит, с капустой. Любите слоёные пирожки с капустой?.. Вы ж почти ничего не ели.

– Все вы только тем и озабочены, чтобы «добавить». Так и скажите, без романтических украшений, – ворчливо проговорила Лина, глядя в окно.

– Нет, этим не грешен. А хотите, сразу подниму вам настроение? У меня есть пластинка, о которой можно только мечтать. Уже выпрашивали у меня за любую цену. Ни за что!

– И какая же пластинка?

– «Ноктюрн» Арно Бабаджаняна, – произнес Игорь с гордостью. – В свое время искал по всей Москве и нашел-таки! Заметьте, я имею в виду не песню на слова Роберта Рождественского «Как тебе теперь живется, странная моя…», а именно инструментальную пьесу. Это подлинно космическая музыка, музыка сфер! Бабаджанян услышал ее наверняка в момент высокого озарения.

– Да, ваша взяла: ради «Ноктюрна» обязательно к вам приду,– откликнулась Лина. – Это и в самом деле нечто поразительное… При жизни Бабаджаняна эта симфоническая миниатюра часто звучала по радио, а теперь даже и песню редко услышишь. Кстати, начинается она иначе: «Между мною и тобою гул небытия…» – Лина замолчала: неожиданно спазма сжала горло. Наконец смогла произнести: – Приду, как только появится желание ходить в гости.

– Ага, «после дождичка в четверг». Почему не сейчас?

– Сейчас не могу. Поверьте, для этого есть серьезная причина.

– Причина, из-за которой вы то и дело впадаете в состояние грустной озабоченности?.. А кстати, у меня есть и еще один музыкальный сюрприз – песня  «Арго» из грузинского фильма об аргонавтах. Это – чудо слияния мелодии, ритма и голосов, ни на секунду не нарушаемое!

– Да, вынуждена согласиться: наши вкусы на удивление совпадают… Небось, еще и русско-цыганские романсы любите?

 – А то! – лаконично откликнулся Игорь, занятый объездом лихо (или нагло) припаркованной машины.

– Но, знаете, не допустить бы нам перебора с моей любимой музыкой, – сказала Лина после паузы. – У меня почему-то от красоты, природы ли, музыки ли, становится больно душе, даже слёзы наворачиваются. Вот такая глупость…

– А от красоты человека не наворачиваются?

–…Нет. Редкостно красивого человека мне… как бы это сказать? Не то чтобы мне его жаль, но – страшновато за него. Слишком много вибраций зависти или желания завладеть этой красотой обрушивается на него.

– Может быть. Как-то не приходилось задумываться над этим… Видимо, вам нелегко живется, Лина, с такой тонкой душою.

– От этого ли? Думаю, нелегко живется от жизни, а не от тонкой души.

– Ладно, не будем о грустном… А сейчас-то что? Пора лететь в космос, а правительство не субсидирует программу? Или что?

– В космос-то надо бы, – усмехнулась Лина, – да пока есть чисто бытовая забота: как быть с машиной? Ездить на ней теперь некому... Оказавшись тут у вас, вспомнила об этой тоскливой проблеме.

– Что за любовь к таинственности, Лина? А кто ездил на вашей машине раньше? – раздраженно спросил Игорь, снова занятый сложной для автомобилиста дорогой в центре.

Лина молча посмотрела на него в зеркальце над водительским местом, не обижаясь на неожиданно резкий тон, а осмысляя давно подмеченную закономерность: даже люди с очень ровным, спокойным характером становятся раздражительными, когда сосредоточены на деле, требующем повышенной собранности. Если близкий человек не проявляет в такие моменты чуткости и терпимости, то конфликты неизбежны. И особенно часто они происходят, когда один из членов семьи – человек творческий: музыкант, художник, писатель... Нервы напряжены до предела, а от него требуют «ровного тона», «уважения к другому», вместо того чтобы тихо исчезнуть на несколько минут, а то и часов.

Пока она подбирала слова для спокойного ответа, Игорь сменил тон на добрый, покладистый:

– Давайте, правда, зайдем ко мне. Или к вам. Поговорим обо всем серьезно. Может, я вам в чем-то помогу? Уж с машиной-то точно.

– Нет, не надо, – улыбнулась Лина в зеркальце. – Я вас боюсь.

– Вот те на!.. Ну, не буду мешать.

Не стал он развивать интригующую тему, конечно же, из-за дороги, решила Лина; выехав на Ленинский проспект, скорее всего подхватит брошенный камешек…

Она вспомнила, как однажды ехала этим же путем с мужем и ужасно мешала ему своими дамски-философскими рассуждениями. Он молчал-молчал и в конце концов, остановившись на красный свет, устало произнес: «Слушай... давай лучше поговорим о бабах!» (видимо, это был привычный отдых для работяг на стройках). Тогда это вызвало у нее неудержимый хохот, а сейчас глаза наполнились слезами.

Ни заходить к Игорю, ни приглашать его к себе она не стала.

Лина периодически напоминала подружке об их долге Игорю, но та никак не могла выбрать время для повторного посещения ресторана.

Редакции их находились на разных этажах издательства, и обычно они созванивались, чтобы вместе пообедать, а вечером вместе отправиться домой (жили обе на улице Обручева, по разные стороны одной и той же автобусной остановки). Изменить этот обычай могла только очередная влюбленность Светки. Как правило, продолжалась влюбленность недолго. Светлана утверждала, что может всерьез полюбить только человека безупречной нравственности, а таковой всё как-то не находился, и очередной кавалер довольно скоро разочаровывал ее. Тем не менее на первых порах она замыкалась в себе, ничего не рассказывала даже ближайшей подруге – «чтобы не сглазить».

Вот и теперь: после работы Светка не спускалась со своего четвертого этажа к Лине на второй, чтобы вместе ехать домой, а сразу куда-то убегала – видимо, на свидание. Встречи и телефонные беседы подружек сменились весьма редкими «ауканьями»: «Как ты? Всё хорошо?» – «Всё хорошо. А у тебя?» – «И у меня нормально. Ну, счастливо»…

Небольшой их долг Игорю тяготил Лину, но связал он руки и ему самому: Игорь опасался проявлять настойчивость, чтобы это не истолковали как претензию на внимание после его ресторанной щедрости. В общем, они старались переблагородить друг друга и тем самым еще больше всё усложняли, – вспомнила Лина наблюдение Пастернака в «Докторе Живаго». В результате, встречаясь на лесной тропинке или возле дома, они вежливо беседовали «ни о чём» и расходились.

Впрочем, Лина была даже рада этой передышке от неожиданных и бурных его объяснений первого дня знакомства. Прислушивалась к себе: действительно ли щемит сердце при воспоминании о светловолосом кареглазом богатыре или просто «пора пришла, она влюбилась» – очень ненадолго и совсем не мучительно? Мысленно заменяла его облик обликом мужа… Да, не погибни он, ей бы никто не был нужен. Даже рост у ее Виктора был именно такой, как ей нравится: немного выше нее самой. Она чувствовала себя не очень уютно с мужчинами высокого роста. (В глубине души сохранялось у нее воспоминание о том, что когда-то, в другой жизни, далеко-далеко отсюда, она была безумно влюблена в высокого красавца, который с удовольствием делал ей комплименты, но так и не откликнулся на ее любовь.) «Великаны только в сказках хороши, а так они пугают», – согласно кивала Лина, слыша (в театре или по ТВ) эту реплику Раневской в «Вишнёвом саде». Однажды, идя по улице рядом с высоким собеседником, весело окликнула его: «Ау, где ты там? Ты меня слышишь?» Слава Богу, собеседника нисколько не смущал его высокий рост – наоборот, он им гордился… Собственно, это Лина и имела в виду, когда пошутила в машине: «Я вас боюсь». Рост у Игоря был значительно выше среднего.

Да, Виктор по-прежнему заполнял ее сердце... и только самое слабое его звёнышко поддалось очарованию жгуче-карих глаз; это-то звёнышко и щемило иногда.

В конце концов она решила: мужа нет с пятнадцатого ноября прошлого года, вот до пятнадцатого ноября этого года... башмаков, конечно, не износишь, но – до этого срока никого в их с мужем квартире не будет.

Игорь не выдержал-таки режима изоляции, стал звонить по вечерам, требуя объяснений: почему она ведет себя, как взбалмошная девчонка? Лина отшучивалась, но после этих звонков вновь и вновь начинала размышлять: семью заново создавать надо; и детей заводить надо, иначе будет поздно; а если уж выбирать из всех ее «поклонников», то, пожалуй, именно Игоря, ибо только от него щемит иногда сердце.

В первую субботу после пятнадцатого ноября она пригласила Игоря и Свету к себе – вместо так и не состоявшегося повторного посещения ресторана. Предварительно переставила всю мебель: вроде бы приглашает гостей в совсем другую квартиру, чем та, в которой обитали они с мужем.

Светлана пришла не одна. Такие сюрпризы она любила устраивать, с удовольствием объясняя потом, что тем самым выражает протест против нынешних нравов: раньше женщина никогда не появлялась «в свете» без сопровождения мужчины. Лина подобных сюрпризов не любила. Но, гневно сверкнув глазами на Светку, тем любезнее предложила раздеваться и проходить ее спутнику: он ведь ни в чем не виноват; вполне вероятно даже, что сам отнекивался от визита к незнакомым людям.

Спутник Светланы, Михаил Денисович, оказался спокойным, приветливым, удивительно милым человеком – из тех, про кого хочется сказать: с ним уютно. Значительно старше Светланы, он относился к ней с великодушной снисходительностью, без тени критики или недовольства, как бы она себя ни вела (а она любила похулиганить в любом обществе). Только взгляд его синих глаз порой как бы уходил в себя, гасил свои лучи, не желая фиксировать ничего несовершенного.

После нескольких минут обмена незначительными репликами Михаил Денисович почему-то всеми был подсознательно признан самым авторитетным человеком в собравшейся компании. И весь вечер, о чем бы ни заходила речь, за решающим словом обращались к нему. Лина заметила его смущение из-за повышенного уважения к своей особе, но успокоила себя тем, что это не может обидеть.

Игорь заинтересовался профессией Михаила Денисовича, и тот с милой улыбкой стал говорить что-то не очень ясное о своем научно-исследовательском институте, о скучных и детальных экспертизах, которые приходится проводить, – но Лина так и не поняла, что у него за профессия. Позднее, помогая ей на кухне готовить кофе, Светлана тихонечко объяснила, что Михаил Денисович – юрисконсульт при правительстве; он проводит сложные следственные экспертизы, так называемые «закрытые», о которых не говорят и не пишут; иногда результаты их абсолютно противоположны тому, о чем трубили все газеты и программы ТВ. Затем, уже погромче, Светлана призналась, что поначалу приняла Михаила Денисовича за тихоню, соглашателя, каковых не выносит ее кипучая натура.

– Но постепенно я поняла, что такое «воспитанный человек». – Тут уж Светлана не смогла удержаться на полушёпоте: – Линка, мы же просто не знаем, что это такое!

– Конечно, – согласилась Лина. – Истинно воспитанные люди давно вымерли, словно ихтиозавры, динозавры или как их там.

– Если бы вымерли! – протестующее фыркнула Светлана. – Их перестреляли, перевешали, передушили. А они вовсе не собирались вымирать, причин для этого не имели.

– Ну ла-адно тебе, Светик, – огорчилась Лина столь серьезным оборотом разговора.

– Ладно-ладно, – закивала Светлана. – В самом деле, нельзя всё время плакать по далекому прошлому. Не живи с головой, повёрнутой назад… а то, разглядывая старые «булыжники пролетариата», споткнёшься о какой-нибудь совсем новый камушек.

Лина расхохоталась:

– Тебе в самом деле надо печатать сборник своих афоризмов! Вообще ты молодец, Светка: не даешь погружаться в печальные размышления «о жизни и Вечности». И Виктор не давал. Предлагал: «Поговорим лучше о бабах»…

Кофейник почему-то полетел с плиты, а Лина, присев на табурет, неудержимо разревелась, заботясь только о том, чтобы этого не было слышно в комнатах. Светлана по-деловому навела порядок, заново поставила кофейник на плиту и повернулась к подруге:

– Ну Лин, ну прекрати. Прошлого больше нет, реви не реви. – Это утешение не подействовало; тогда она топнула ногой: – Ну перестань, .. …. ….!

– Хорошее ты лекарство нашла, – сказала Лина, распрямляясь. – Когда женщины ругаются матом, мне даже и плакать не хочется. Дождешься, что я тебя чем-нибудь стукну!

Светлана хотела было ответить, что и у самой Лины бывают подобные срывы, но тут вспомнила о гостях и перепугалась:

– Ой, вдруг Михаил слышал? Он же меня будет презирать!

– Да нет, через стенку не слышно, а все двери плотно закрыты. Тебя спасла моя боязнь сквозняков. Но рано или поздно ты доиграешься, свет мой ясный! И стукну тебя уже не я, а твой «истинно воспитанный человек».

– Ваша насмешливость неуместна... Знаешь, какое у меня впечатление от него? Он меня притягивает, как крупная планета более мелкую. И если позволить себе малейшее сближение с ним, а не просто светское знакомство или дружбу, то, пожалуй, поглотит, сделает своим безгласным спутником, как Земля – Луну.

– Господи, как легко мы признаём чье-то превосходство над собой! – фыркнула Лина. – Ладно, договорим после, а то нам давно уже грозит деликатный выговор за долгое отсутствие.

Они торжественно внесли в гостиную поднос с четырьмя чашками умопомрачительно пахнущего кофе и две коробки конфет, еще в начале вечера оставленные на кухне мужчинами. Те, лишь мельком улыбнувшись им, продолжали горячий спор на политические темы, и не думая отвлекаться на выговоры за долгое отсутствие. Дамы тихо сели рядышком за стол и стали распечатывать коробки. Лина не решилась даже вставить слово о том, что кофе остынет и будет невкусным. Но Светлана послушала-послушала – и ринулась отстаивать собственные политические взгляды и предпочтения. Спорщики стали галантно соглашаться с нею, и дискуссия быстро заглохла.

А в общем посидели за столом тепло и весело, как давние друзья. Потанцевали, приглушив свет до степени интимного уюта. Пока шли «обезьяньи пляски», с каковыми когда-то тщетно боролись мамы обеих подружек, всё было хорошо. Но близость к Игорю в старомодном танго всерьез испугала Лину. Она вернула светильникам первоначальную яркость и предложила исполнить испанский танец «с кастаньетами». У них со Светой это хорошо получалось в университетской самодеятельности. Яркие «цыганские» юбки из гардероба Лины, быстренько накинутые ими, как нельзя лучше подошли к танцевальному номеру. Лина со студенческой юности хранила эти две концертные юбки – длинные, плотно приталенные сверху и развевающиеся, «летящие» снизу; особенно хороша была их расцветка – серебряные розы на пурпурном фоне.

Отдышавшись, Светлана сообщила гостям, что Лина очаровательно исполняет грузинские танцы, но Лина наотрез отказалась продолжать пляски: «Я устала, давайте лучше все вместе посидим за столом». Говорить о том, что она не может вернуться к танцам, которые так нравились ее мужу, она не стала.

Гости ушли все вместе, чему Лина несказанно удивилась: она уже мысленно слышала свой голос, отговаривающий Игоря от намерения остаться у нее на часок-другой. Но Игорь поднялся сразу вслед за Михаилом Денисовичем и Светой, с ревнивым недоумением понаблюдал, как хозяйка целует в щеку не только подругу, но и ее кавалера, и ушел с ними. «Вот и отлично, – решила Лина. – Даже лучше, чем я предполагала».

Через несколько минут выяснилось, что это был очередной трюк. Игорь, как «местный житель», счёл своим долгом проводить гостей и одновременно задумал неожиданное для хозяйки возвращение. Она, услышав звонок в дверь, решила, что гости забыли что-нибудь, – и оказалась в его объятиях. Растерянность ее вскоре перешла в панический ужас: ей представилось, что за спиной стоит Виктор и насмешливо смотрит на эту «сцену у дверей».

– Объясни, в чем дело, – взмолился Игорь. Она не отталкивала его и не отстранялась от поцелуев, но стояла неподвижно, как статуя. – Почему тебя в любой момент может охватить какое-то ненормальное настроение? Как будто ты в трауре.

– Я и есть в трауре. Только не люблю это демонстрировать... Идем в комнату.

В гостиной она села в кресло, а Игорь остался стоять, всем своим видом показывая, что в любую минуту готов уйти.

– Понимаю японцев, – сказала Лина: – улыбаются, когда вынуждены сообщить о своем горе. Тем самым утешают собеседника: всё в порядке, не расстраивайтесь; видите, даже я способен улыбаться… Дело в том, что... год назад моего мужа убили. – Самой ей улыбнуться не удалось. Наоборот, после этих слов глаза сразу переполнились слезами.

– Прости. Я думал, вы развелись. Наверно, наговорил бестактностей… Не беспокойся, я к тебе больше не прикоснусь... Может, покажешь его фотографию? Я ведь, наверно, встречал его возле дома.

Лина достала из книжного шкафа альбом. Фотографированием она увлекалась с детства, обученная отцом, и в альбоме было множество снимков мужа: Виктор курит на крыльце дачного домика – том самом, где недавно сидел Игорь; Виктор в кресле с газетой в руках; семья и гости за праздничным столом, и Виктор произносит тост...

– Да, я видел его много раз, – сказал Игорь, посмотрев несколько снимков. – Мы с ним почти одновременно выезжали на работу, наши машины нередко стояли рядом. Иногда даже перекидывались какими-то фразами... Видел, наверно, и тебя в машине, только не узнавал: ты сидела в глубине. – Игорь и не заметил, что перешел на «ты», но заметила и легко приняла это Лина. – Как его убили?.. За какой-нибудь «дипломат» в руках?

– Нет... Хотя могло быть и такое. Сейчас ведь находятся люди, считающие, что если ты не оборванец, то, значит, сволочь, и не грех отправить тебя на тот свет… Но его убили не в Москве. Выезжал «на горячую точку», как строитель. Восстанавливали разрушенный объект.

– Где?

– Вот этого я тебе говорить не буду. И сама стараюсь забыть. Не хочу никого ненавидеть... А память всё возвращает и возвращает тот вокзал, ту улицу, тот дом, возле которого его застрелили. Я имею право ненавидеть. – Взгляд ее стал тяжелым, жёстким. – Но… и не имею права. – Снова глаза ее стали наполняться слезами; она усилием воли отгоняла и отгоняла их внутрь, не желая выглядеть и считать себя жалкой, на всю жизнь обиженной.

– Политические игруны, вот кто виноват, дьявол бы их побрал! – скрипнул зубами Игорь. – Куда от них деваться, от этих игрунов-кукловодов! Гибнут и гибнут из-за их кровавых игр мальчишки-солдаты, офицеры, строители... Болтают о защите каких-то своих прав, на самом же деле интересуют их только деньги и власть.

– Да… а гибнут ни в чём не повинные труженики, чьим трудом живут и эти кукловоды, и их куклы, – тихо и безнадёжно произнесла Лина.

– И знаешь, что еще меня злит: эти политические игруны мешают людям любить, влюбляться. Становится стыдно заниматься такими «пустяками»: ведь вокруг умирают люди. Всё превращается в пустяки, когда смотришь репортажи с Северного Кавказа… да просто милицейскую хронику Москвы, Петербурга… Конец-то у игрунов всегда один, но сколько жизней унесут они по дороге к этому фатальному концу!

Игорь подошел к окну, за которым открывалась та же картина, что и из его окон: парковая аллея, напоминающая аллеи старинных дворянских усадеб, с широким въездом в нее с двух сторон. Сейчас деревья стояли обнаженные, зябнущие под пронзительным ноябрьским ветром. Как не скоро еще появится нежно-зеленая листва! Но ведь все-таки она появится!

– Что же делать? Надо жить дальше, – сказал он, по-прежнему глядя в окно. – Если всё время реветь, можно за год состариться на десять лет.

– Угу… а за два – на двадцать, – проворчала Лина. – Я ведь не кричу: пустите меня к нему в могилу! Но и не желаю выглядеть в собственных глазах предательницей.

– Понял. Я пойду. Если захочешь, позвони. Только не реви тут одна. В таком случае уж лучше я останусь. Посуду вместе помоем, а?

– Нет, иди. Именно ты и провоцируешь меня на потоки слёз и угрызения совести.

Она проводила Игоря до двери и по-дружески поцеловала в щеку.

С этого вечера начался для них «второй этап». С искренней боли Игоря за гибель хорошего человека, поглощенного лавиной политической и национальной вражды, к которой он был абсолютно не причастен…

Но еще долго они встречались лишь возле дома или на прогулке: не могли избавиться от угрызений совести перед погибшим Виктором. И не решались на большее, чем ежевечерне, перед сном, разговаривать по телефону, разделенные расстоянием всего метров в двести.