Юрий Александров. По страницам встреч с Художником. 

    …Первая мысль, которая обожгла при взгляде на Юру в начале церемонии прощания: - Очки?! Где очки?! Следующая – об абсурдности первой и случайности вещей, формирующих в повседневной жизни образы друг друга… 
     Позднее я узнал, что отсутствие этого столь привычного Александровского аксессуара бросилось в первую минуту в глаза не только мне…
     Говоря о Юре, мне меньше всего хотелось бы быть заподозренным в стремлении слепить из него некую «ангелоподобную» пародию на него же… Думаю, и сам он к такой идее отнёсся бы с известной долей иронии… Вместе с тем, в голове настойчиво крутится есенинская фраза «Большое видится на расстояньи»… 
     Он был нормальным мужиком со всеми свойственными многим из нас заморочками и слабостями. Переживал взлёты и падения. Бывал упрям, груб, несдержан, импульсивен… порой «взрывоопасен»… Но при этом оставался удивительно интеллигентным, тонким, органичным, без позёрства и игры на публику. Искренним! Будучи умудрённым «отцом семейства», одновременно оставался в чем-то наивным, иногда даже ребячливым… Очень ответственно относился к делу, за которое брался – было ли это создание музея в городе Юбилейном, организация выставки или что-то ещё. Переживал, если это дело начинало зависеть от нерадивых или равнодушных людей, а он ничего не мог изменить... Если он спорил или отстаивал своё мнение, то делал это яростно и самозабвенно… полумеры, словесные «реверансы» были не в его стиле. Таким же он бывал, когда говорил о живописи, о «кресте» и «даре» творчества и о Художнике, как их носителе…
         Человек очень доброжелательный, открытый и весёлый, великолепный рассказчик, обладающий к тому же завидной памятью и артистическими навыками, он практически всегда оставался центром компании. Не каждый способен наизусть цитировать «в лицах» отрывки из понравившихся поэтических произведений, тем более – из прозы. Юра делал это без видимых усилий, эмоционально насыщенно и с удовольствием… 
      Эта непринуждённость на протяжение всего нашего знакомства не переставала удивлять и одновременно радовать меня - как может радовать неожиданная идея, удачный каламбур… Умение и способность мгновенно находить в «кладовых» ума литературные или исторические аналогии обычным на первый взгляд жизненным ситуациям, уместность и интонационная точность приводимых цитат и примеров были неотъемлемой чертой Александровской манеры общения и не могли не поражать собеседника, особенно столкнувшегося с этим «стихийным явлением» впервые. 
       Он обладал великолепным чувством юмора, самоиронией, благодаря которым всевозможные забавные случаи и байки из жизни семьи Александровых и ближайшего окружения ко всеобщему удовольствию становились достоянием близких друзей. Возможно, отчасти и поэтому те, кто был вхож в Дом Художника, воспринимались друг другом если и не как «родственники», то, во всяком случае, как люди близкие по духу, что значительно облегчало общение даже при минимальном знакомстве.
     
       Одна из таких историй была про "мешасин". 
      
       Как-то Маша - дочка Александровых, когда Юра забрал  её из садика и вёз вечером по раздолбанной грунтовке на санках домой, обратилась к нему с нетривиальным вопросом: "Папа, что такое мешасин?". Юра от неожиданности остановился и честно ответил: "Не знаю", после чего в свою очередь поинтересовался: "А где ты это слышала?!". Маша сообщила, что воспитательница в садике пела детям песенку, в которой 

                                "...Мишка во поле один

                                 Заблудился мешасин...", 

То есть "...МЕЖ ОСИН"(!!!). В восприятии ребёнка последние два слова слились в одно, образовав загадочный "мешасин". Юра, с одной стороны, как любящий отец и как почитатель русского языка, с другой, пройти мимо такого словесного "перла", разумеется, не мог.      
        Так, с лёгкой руки Маши и при активной "информационной поддержке" её отца "МЕШАСИН" прочно вошел в лексикон семьи Александровых и их знакомых, и, в зависимости от ситуации, стал активно употребляться как аналог "путаницы", "неразберихи", "беспорядочного нагромождения" чего-то... в общем - синоним всяческой "мешанины", с которой фонетически оказался  удивительно созвучен, но способен привносить в общение некую "неожиданность", элемент юмора, иронии или самоиронии - по ситуации, что, бывает не так уж лишне...
                 

                                       ***

       Один из вопросов, который возник у меня сразу после знакомства: почему «Юра»? 
       Не подчеркнуто уважительное и, на первый взгляд, более уместное «Юрий Александрович», не приятельское «Юрка» или свойское «Юрчик»… А именно: Юра, - по-домашнему тепло и бережно, как к близкому человеку. Так на моей памяти обращались к нему все или почти все – практически вне зависимости от разницы в возрасте и продолжительности знакомства (не считая... Лену, которая на правах жены, не церемонясь особо, выбирала вариант в зависимости от "содержания момента": от "Александров" до "Цикорий" (не по имени широко известного напитка, а в честь несколько менее известного очаровательного дикорастущего цветка, служащего сырьем для его приготовления). Может быть, в другой стране это и не было бы столь заметно, но в исконно патриархальной России, где обращение к старшему по имени-отчеству традиционно, такая форма самоидентификации, с одной стороны, несколько «напрягала», особенно в самом начале. С другой - вполне определённо могла свидетельствовать как минимум о «нестандартности» человека, приветствующего подобную демократичность в общении и сумевшего «перешагнуть» границу привычного, но зачастую, увы, ничего не значащего, "ритуала", когда к человеку обращаются с видимым почтением, не имеющим, однако, реального наполнения. Эта же «деритуализация», видимая «свойскость» заставляла находить более глубокие, не всегда очевидные вспомогательные точки, опознавательные критерии «свой-чужой», более тонкие формы выражения, чем повседневная, но малозначащая вежливость, поскольку предложенный формат уже как бы отрицал собой всяческую «демонстрацию», выводя отношения на иной, более доверительный, уровень... 
        Юра умел очаровывать людей, делая это свободно и легко, возможно, сам не всегда осознавая эту свою особенность. Много и увлечённо рассказывал о живописи, о своём пути в искусстве. Всегда подчёркнуто уважительно вспоминал о своём Учителе – Борисе Сергеевиче Отарове… Вроде бы, что в этом особенного – в почтении к Учителю? Наверное, когда речь о школьнике, студенте – ничего, это норма (хотя в последние лет 20 – всё в меньшей степени). Но, когда ученику сильно «за 50», а уважение и благодарность к Учителю остаются не размытыми собственным опытом и заботами, а лишь крепнут с годами – наверное, такое отношение само по себе способно охарактеризовать уже не только Учителя, но в значительной мере и Ученика… 
       
        Обладая незаурядным даром рассказчика, Юра с удовольствием вспоминал о собственной богатой событиями жизни, работе в театре, в Московском зоопарке, в Лосином острове, о тех, с кем в разные годы сводила его судьба, рассказывал о забавных ситуациях, в которые попадали эти персонажи… Но делал это достаточно деликатно, так, что «забавными» выглядели именно ситуации, а не их участники. Делился всевозможными историями о людях искусства – прошлого и настоящего. А историй этих он знал предостаточно! 
        Для меня, как фотографа, присутствие в такие моменты рядом становилось своего рода «подарком судьбы», ибо никакими иными усилиями добиться ТАКОГО выражения глаз слушателей, "превращавшихся" тут же в «модели», назовём их так, было невозможно. Люди на мгновенье как бы «раскрывались», являя миру то своё прекрасное «Я», которое в обычном состоянии спрятано где-то глубоко внутри, и тщательно оберегается от посторонних взглядов привычными «масками-забралами»… 
        Не раз довелось быть очевидцем подобных «перевоплощений». Юра увлечённо рассказывал о живописи, о каких-то интересных моментах из жизни художников, а то и о ком-то из близких или знакомых, а я в этот момент снимал его слушателей. 

        Так, например, появились портреты Ольги http://finder1.gallery.ru/watch?ph=nLa-I8UU, Виктории http://finder1.gallery.ru/watch?ph=nLa-zqCS и http://finder1.gallery.ru/watch?ph=nLa-zqCV , Екатерины http://finder1.gallery.ru/watch?ph=nLa-cyAtZ … В известном смысле эти снимки можно рассматривать и как… портреты Юры, если понимать под «портретом» не изображение «физической оболочки» человека, а отражение в глазах слушателей того духовного заряда, позитивного импульса, которые он несёт в мир...

                                      
                                        ***

       …Мы познакомились лет 13 назад. Лена Александрова, работавшая тогда корреспондентом местной газеты, пришла ко мне домой для подготовки материала о выставке резьбы по дереву, проходившей в Гарнизонном доме офицеров Юбилейного, где экспонировались и несколько десятков моих миниатюр.
        Разговорились. Лена оказалась симпатичным и «лёгким» в общении собеседником.  Ей не требовалось разъяснять: «как» и «почему» я занялся резьбой, откуда беру идеи, образы. Она не задавала «традиционно-идиотских» вопросов типа: «Что Вы хотите сказать своими работами?», или «Каковы Ваши творческие планы?», - что хотел сказать – уже сказал, а "творческие планы" – это продолжение творчества. Всё остальное, что встречается на пути их (планов) построения, либо не имеет отношения к нему, либо не озвучивается до реализации задуманного... Лена сразу схватывала мысль, помогая сформулировать и правильно расставить смысловые акценты.



        Тогда же она рассказала о своём муже – художнике Юрии Александрове, и предложила познакомить нас. Мне стало интересно, поскольку людей, которые пробовали бы свои силы в искусстве, в моём окружении, состоявшем в основном из коллег по службе в военной прокуратуре, было немного, а художников — и того меньше. 

Я с радостью согласился.



        Спустя какое–то время на кухне небольшой однокомнатной квартирки во 2-ом городке Юбилейного, служившей Юре и Лене одновременно жилищем, библиотекой, «художественной мастерской», «выставочным залом» и "запасником" их работ, мы втроём пили чай с земелахом и… разговаривали. Подробностей, к сожалению, не помню, но тема была из вечных — о творчестве, о его вездесущем и непреходящем характере, о тайне его истоков, неожиданности проявлений, о необходимости поддержки его тоненьких ростков, пробивающихся к свету сквозь заскорузлую корку повседневности… Вопросы эти волновали всех присутствующих, у каждого имелись собственные наблюдения и даже «открытия» на этот счёт, поэтому говорили много и увлечённо… 



        Потом, разумеется, стали смотреть работы.



        Юра доставал со стеллажа очередную картину, ставил её на спинку дивана, прислонив к оклеенной неяркими обоями стене. Я стоял перед диваном и примерно с расстояния полутора-двух метров смотрел… слабо представляя себе, как реагировать, поскольку увиденным был, мягко говоря, озадачен… 



        Точно помню, что в самом начале на меня гнетущее впечатление произвело обилие в Юриных пейзажах тёмных тонов, контрастов, создававших ощущение непонятной и, как мне казалось, ненужной экспрессии… В тот период я был достаточно далёк от живописи. Странный напор энергии от этих работ воспринимался мною, как некое «тянущее» ощущение. Полотна словно влекли к себе и одновременно… не пускали, не позволяли увидеть, что же скрыто за «мрачной завесой» грубоватых мазков… Мой художественный вкус (воспитанный со школьной скамьи на убеждении, что главное достоинство произведения живописи состоит в «похожести» – максимальном сходстве изображения с изображаемым объектом) отказывался воспринимать Юрины живописные «обобщения» и его трактовку природы (в основном это были пейзажи)… Лишь позднее я понял, что на эти «грабли» наступают многие, чья зрительская художественная подготовка основана на традиционной для «средней» школы системе преподавания основ изобразительного искусства. Картины мне показались какими–то… тревожными и «нечёткими», где-то - даже агрессивными…



        Из просмотренных примерно полутора - двух десятков работ моё внимание привлекли «Пионы под тучами». И то - в значительной мере потому, что пионы показались мне «похожими» на пионы, а тучи – на тучи… Значительно позднее, после неоднократных просмотров эта работа как–то «постепенно» стала странно близка мне, и однажды я не без сожаления узнал, что больше не увижу её, т.к. «Пионы…» обрели хозяина… 



        …В общем, для «приличия» я, конечно, покивал – «оценил», мол, не особенно, впрочем, скрывая свою «дипломатию»…  



         Потом снова на кухне «пили чай». Это так называлось. Александровы, несмотря на весьма скромный быт, оказались четой гостеприимной и хлебосольной, чаепитие плавно перешло в «обед», который снова сменился чаем, и… дальнейшее общение продолжалось, пока позволяло время и оставались силы... 



         Выяснилось, что наши взгляды на творчество, его роль в жизни, на обстоятельства возникновения и протекание процесса создания работ, а так же на ряд других вопросов, традиционно обсуждаемых «на российских кухнях», во многом совпадали. Юре оказалось близко и понятно моё самодеятельное увлечение резьбой - не столько потому, что это была  резьба, как таковая, сколько именно из-за того, что она была избрана мною как способ, форма, процесс самовыражения, познания себя через «дело рук своих»... Для него таким делом была живопись, и, как позднее выяснилось, не только она. За разговором в его и моём движении в творчестве неожиданно обнаружились некие «пересечения», для понимания которых необходимо небольшое отступление. 



         Дело в том, что начав резать самостоятельно, я, как и многие в начале пути, долго пытался понять, что я делаю «правильно», что «неправильно» и… что вообще делаю? Служба в одном из отдалённых гарнизонов в районе озера Балхаш, почти не оставлявшая свободного времени и позволявшая выкраивать на резьбу лишь примерно по часу где-то в районе полуночи, «нормальному» обучению не способствовала, и о получении художественного образования не приходилось даже мечтать (о чём теперь совершенно не жалею). В один из отпусков я привёз несколько своих фигурок в Москву, где начал ходить по разным музеям, обращаться к искусствоведам с просьбой подсказать, где обучают резьбе по дереву?! Реакцию встречал разную - от восторгов: "Ой как здорово! Это Вы сами сделали?", - до категорического неприятия, как мне было заявлено представителем руководства одного из Московских музеев: "Вы абсолютно не соблюдаете каноны традиционной русской резьбы и потому ваши работы в принципе не имеют права на существование", после чего я не сразу "пришел в себя"... Но абсолютное большинство музейных работников относились очень благожелательно. В конечном итоге кто-то из сотрудников музея, располагавшегося в церквушке в районе Китай-города, предложил мне обратиться за советом во ВЗНУИ – Всесоюзный заочный народный университет искусств, рассказал, как его найти. Я пришел туда, сказал, что занимаюсь резьбой самостоятельно, но хотел бы получить образование в этом направлении, определиться с жанром, стилем, понять, что делаю «не так»... Попутно показал несколько привезённых с собой фигурок. Преподаватели некоторое время их рассматривали, расспрашивая меня о том, какой материал использую, откуда беру сюжеты, чем и как режу, как давно этим занимаюсь… Затем один из них, взглянув на меня, спросил: «А чему, собственно, Вы собрались учиться?». Видя, что я не понимаю, она пояснила: «Вы достаточно давно работаете самостоятельно. У Вас уже сформировался свой взгляд, свой стиль... «Обучение» может повредить Вашему дальнейшему становлению»… 



          В общем, в итоге зачислили меня «по работам» на последний курс с тем, чтобы через год иметь возможность выдать «корочки» - свидетельствующие о моём художественном образовании…



          Юре эта ситуация оказалась очень близка - как в смысле «метаний» в поисках «правильностей» на начальном этапе творчества, так и в том, что касалось роли названного учебного заведения. 



          Как выяснилось, именно там, во ВЗНУИ, после долгих мытарств Юра встретил своего Учителя. Более того, он с уважением относился и к другим преподавателям этого ВУЗа, и в целом к практикуемой во ВЗНУИ системе заочного художественного обучения, считая её с одной стороны эффективной, дающей прочные знания, а с другой не «навязчивой», не ломающей творческую индивидуальность художника, сохранение которой он считал крайне важным для любого, кто занимается изобразительным искусством. В общем, оказалось, что в лице ВЗНУИ он и я имеем как бы «общую Альма-матер», хотя и вышли из разных его отделений: он - «живописи», а я – «декоративно-прикладного».      

При просмотре картин, Юра, разумеется, уловил моё замешательство и понял, что его манера отображения действительности оказалась для меня… неожиданной. Это его не удивило. Он стал объяснять мне, что такое «цвет», что в дневном свете содержится огромное количество разных оттенков… Рассказал о своём Учителе – Б.С.Отарове, о котором за время беседы не раз упоминал, называя либо по имени - Борис Сергеевич, либо Учитель… О том, как Отаров в начале их знакомства рекомендовал ему с целью преодоления сложившегося зрительного стереотипа «промыть глаза», для чего предложил написать натюрморт из белых предметов, расположенный на белом же фоне… Этот случай Юра часто вспоминал как обстоятельство, положившее начало трансформации собственной системы восприятия мира, оказавшее существенное влияние на формирование его нового видения и в конечном итоге – рождения как Художника…   



        Потом пошли на балкон. Он предложил посмотреть на улицу, прищуриться и попытаться различить наполнявшие её цвета, обращая моё внимание на разные участки дворового пейзажа. Лето было в самом разгаре, поэтому в натуре для наблюдений недостатка не ощущалось... 



        Так началось наше знакомство. 



                                       ***

      

        Возможно, так и остались бы Юрины работы не «увиденными» мной… Но одной беседы нам показалось мало, и мы продолжили встречаться, хотя и реже, чем хотелось бы.  

Как–то Лена пригласила нас с Наташей на презентацию своего сборника стихов. Мероприятие проходило в Музыкальной гостиной Дома офицеров, где одновременно была организована и небольшая выставка живописных работ Юры. 



        Мы сидели на боковых креслах лицом к противоположной стене, где были размещены 4 или 5 Юриных пейзажей. Слушая выступавших, я непроизвольно скользил взглядом по висевшим напротив картинам, по очереди рассматривая их… 



        В какой–то момент мне показалось, что я увидел что–то новое, чего раньше то ли не замечал, то ли не обращал внимания… А потом произошло нечто, с чем мне раньше сталкиваться не приходилось… Привычная «пелена мрачноватой нечеткости», покрывавшая в моём первоначальном восприятии Юрины работы, вдруг куда-то исчезла с одной из них… Затем – с другой… Третьей… 



        Я, что называется, «обалдел». (Это слово, означающее: «потерять способность соображать, одуреть, остолбенеть», возможно, покажется кому–то просторечным… или неуместным, но произошло именно то, что им обозначают.  Способность если не мыслить рационально, то воспринимать окружающее действительно на какое–то мгновенье оказалась утраченной). Картины стали словно «раскрываться» и неожиданно за их «внешней» поверхностью обнаружилась… живая натура, точнее, – то, ради чего мы ищем встречи с ней – дыхание природы, застывшее очарование увиденного момента, света, тени, прозрачный воздух, солнечные блики, играющие на слегка колышущейся под ветерком траве… Не знаю, как это описать… Но только тут до сознания дошло: мне неожиданно открылось то, что видел и стремился запечатлеть автор… то, ради чего, собственно, и была написана работа… 

Так произошло «рождение» Юрия Александрова – Художника лично для меня…

                 

                                       ***



         После 40 лет люди не часто находят тех, отношения с кем принимали бы долговременный и устойчивый характер. Основной круг общения к этому времени, как правило, определён и «устоялся». Новые знакомства если и случаются, то большей частью не выходят за рамки каких–то представляющих взаимный интерес деловых проектов… 



         С Юрой было не так.



         …Моя профессиональная деятельность в тот период была непосредственно связана с пересмотром в порядке исполнения Закона РФ "О реабилитации жертв политических репрессий" архивных уголовных дел в отношении граждан, репрессированных в советский период по политическим мотивам. Этим я занимался в служебное время. А в личное – читал и анализировал общедоступные источники: историческую литературу, архивные материалы, которые в те годы постепенно начали публиковаться в печати, готовил статьи на темы истории политрепрессий, писал документальные очерки о конкретных людях – жертвах государственного произвола периода «культа личности»… 



          Ко времени знакомства с Юрой что–то мною уже было опубликовано в журналах «Военно-исторический архив», «Родина», региональных СМИ. Что–то находилось в работе… Юрин непраздный и искренний интерес к этой теме (при том, что многие люди, дабы «не бередить себя понапрасну», стараются её избегать, что является скорее не «виной», а «бедой» их), не мог не способствовать нашему сближению. Его внимание к этой теме было, как я понял позднее, обусловлено обстановкой послевоенного детства, когда в стране под видом охоты на изменников была развернута очередная волна репрессий, под которую, как и прежде, попали далеко не только те, кто безусловно заслуживал возмездия, но и многие случайные люди. Последнее обстоятельство не оставалось незамеченным среди населения, связанные с этим события обсуждались полушепотом между знакомыми, родственниками, соседями... Юра был одним из детей, становившихся невольными свидетелями подобных разговоров, оговорок, полунамёков, способствовавших формированию атмосферы «таинственности» и «запретности» вокруг этой темы...



          Мне, в свою очередь, были интересны его впечатления от прочитанного с точки зрения стиля изложения, формы подачи материала, его «доступности» для читателя… Юрино мнение, прежде всего, – как человека «постороннего», не связанного профессионально ни с юриспруденцией, ни с историей права, к тому же обладающего незаурядным литературным вкусом и хорошо владеющего словом, было для меня важно. Думаю, вполне естественно на моём месте было ожидать от него грамотной конструктивной критики. 



          Но её не последовало… 



          Между тем, понимая, что в литературном плане написанное мной далеко от совершенства, я после того, как Юра, по его словам, с интересом, прочитал несколько документальных очерков, как-то напрямую попросил его высказаться на этот счёт более подробно. Он ответил, что, не считает себя вправе что-то критиковать, т.к., во-первых, не силён в литературе подобного рода. И, кроме того, главное, по его мнению, что эти вещи написаны, опубликованы, воспринимаются «нормально», а их «литературные достоинства и недостатки» - вопрос дискуссионный и, в конечном счёте не столь важный, по сравнению с документальной достоверностью и своевременностью материала… Я был признателен ему – за поддержку и понимание.   

      

          Юрино неравнодушие и интерес к известному периоду советской истории привели к ещё одному событию, ставшему, пожалуй, определённой вехой как в его жизни, так и в формировании наших отношений. 



          В один из октябрьских дней 2007 года мне позвонила председатель Ассоциации жертв политических репрессий одного из столичных административных округов и предложила присоединиться к группе, планирующей выезд в одно из мест, где проводились массовые репрессии. (Такие выезды осуществлялись в рамках проведения памятных «мероприятий» ежегодно перед 30 октября – Днём памяти жертв политических репрессий). В группу входили родственники, как правило – дети репрессированных, которые, учитывая прошедшие с тех пор около семи десятков лет, к моменту описываемых событий находились уже в весьма почтенном возрасте, а так же их внуки, правнуки и т.н. «представители общественности»… 



          Мне уже приходилось бывать на территории Свято-Екатерининского монастыря, где в годы Большого террора располагалась бывшая особорежимная Сухановская тюрьма, бывшем спецобъекте «Коммунарке» - месте захоронения расстрелянных... 



          В этот раз речь шла о Бутовском расстрельном полигоне… 



          Понимая, что Юру это может заинтересовать, я позвонил ему и предложил поехать вместе. Он сразу же согласился. 



          Эта поездка произвела на него большое впечатление, как, собственно и на  каждого из её участников. Да иначе и быть не могло – одно дело узнавать из разного рода публикаций и телепередач об «абстрактных» некогда «имевших место «перегибах» сталинской политики»… Совершенно другое - вместе с постаревшими детьми расстрелянных самому пройти мимо тянущихся на десятки метров рвов, где в несколько слоёв покоятся останки более 20 000 человек... 



          В этом месте всё было наполнено памятью о трагедии – и материалы фотоэкспозиции, и памятные надписи, и яблоневый сад с опавшей листвой... Даже краснеющие то тут, то там в невысокой зелёной ещё траве неубранные плоды вносили какую-то свою, трагическую и, вместе с тем, торжественную ноту в общую палитру впечатлений…  Убеждён, что если уж не каждый житель России (в силу её необъятности), то каждый москвич или считающий себя таковым, просто обязаны хотя бы раз в жизни побывать в этом месте… Юра эту позицию разделял.  



          В поездке нас сопровождала Лидия Алексеевна Головкова - старший научный сотрудник Отдела новейшей истории церкви Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, главный редактор книги памяти "Бутовский полигон", автор многочисленных публикаций на темы политрепрессий, в т.ч. книги о Свято–Екатерининском монастыре. 



          С этой мужественной женщиной, много лет настойчиво и последовательно ведущей серьёзную научно-исследовательскую работу по данной проблематике, я познакомился во время одного из предыдущих выездов к местам массовых репрессий и рассказывал о ней Юре. 



          Кроме того, задолго до нашей поездки я дал ему посмотреть документальный фильм «Я к Вам травою прорасту», над которым Лидия Алексеевна работала в качестве консультанта и который стал для Юры со-бытием. Узнав, что Головкова один из его создателей, Юра сказал, что должен поблагодарить её за этот труд лично и попросил представить его, что я с удовольствием и сделал. 



          Узнав, что Юра из Королёва, является директором Историко-художественного музея Юбилейного, что сам он художник, Лидия Алексеевна тут же вспомнила о Болшевской трудовой коммуне ОГПУ, организованной в 1924 г. на территории бывшего имения владельцев торгового дома "Братья Крафт" в Костино (район г.Королёва), часть воспитанников и преподавателей которой тоже покоятся на Бутовском полигоне, как и многие художники. Юра, хорошо знавший как историю родного края, так и историю живописи и с интересом воспринимавший любую информацию на эти темы, тут же активно включился в разговор… 



          В общем, они сразу нашли общий язык, несмотря на то, что еще пару минут назад не были знакомы вовсе... Дальнейшая беседа коснулась судьбы художников, многие из которых (около ста человек http://www.martyr.ru/content/view/11/ ) были казнены на Бутовском полигоне по произволу властей. Говорили о судьбе Владимира Тимирёва – одной из жертв репрессий и, одновременно, одного из главных действующих лиц названного документального фильма. О других художниках, их нелёгкой судьбе... 



         Благодаря общению с нашим замечательным «гидом» поездка оказалась насыщенной не только эмоционально, но и информационно. Человек, прекрасно владеющий материалом и умеющий донести свои знания до слушателей, Лидия Алексеевна сразу снискала искреннее расположение Юры, который впоследствии всегда очень тепло отзывался о ней и не раз с благодарностью вспоминал об этом печальном «экскурсе» в историю, который стал для него действительно незабываемым событием в жизни… 



                                           ***



          Рядом с Юрой всегда были люди увлечённые, ориентированные на созидание, находящиеся на разных этапах пути к пониманию своего «Я» - на пути «к себе»… Но и тех, кто не проявил себя (пока?) в каком-то виде искусства или «ремесла», к нему влекло тоже – наверное, отчасти потому, что творческое начало заложено в любом человеке, даже если он не всегда это осознаёт, и появление рядом Мастера всегда, пусть порой и неосознанно, тревожит эту, «спящую» до поры до времени частичку души – ведь не случайно на Востоке издавна существует поверие: «Мастер приходит тогда, когда готов Ученик». Многие из нас черпали силы, понимание, идеи... в поле действия Александровского магнетизма, которым было пронизано всё, что его окружало - начиная от самого процесса общения с Юрой и заканчивая домом, где он жил и работал, его мастерской, находившимися там предметами... 



          Бывая у Александровых, я не раз обращал внимание на некую подспудную «самодостаточность» самых, казалось бы, незатейливых элементов обстановки и их неожиданных сочетаний в мастерской Юры… мольберт, кисти, банки и тюбики с красками, ванночки из-под них, видавший виды рубанок, висевшие на стене ножовки, ветошь со следами красок от кистей, увядшие сухие стебли тюльпанов с потемневшими и частично опавшими лепестками – остатки натюрморта, поставленного для кого-то из учеников… Именно благодаря этим незатейливым элементам обстановки александровской мастерской появились, например, мои по сути «репортажные» натюрморты «Тюльпаны» http://finder1.gallery.ru/watch?ph=nLa-DajI#feature=topscroll «Мастер отдыхает…» http://finder1.gallery.ru/watch?ph=nLa-zNwf



          Конечно же, центром Дома Художника была мастерская… 



          На «9 дней» мы, с кем он общался при жизни, сидели в его мастерской, где был накрыт стол, и кто-то из присутствовавших озвучил общую мысль о царящей в этом помещении особой атмосфере – атмосфере творческой сосредоточенности, спокойной внимательной задумчивости... Это было странное ощущение: Юры нет, а вещи, обстановка – продолжают хранить тепло его присутствия… В его уход не верилось… казалось, он просто запаздывает к собравшимся гостям, но с минуты на минуту войдёт и удивится: «О, как вас много! Ну, сейчас чай будем пить!..»… Модное в последние годы слово «аура» применительно к этому месту приобретало совершенно конкретное, физическое звучание… 



          Одна из причин, объясняющих, на мой взгляд, силу Александровского притяжения, его умение понять собеседника, моментально уловить и поддержать общую тональность общения, оставаясь при этом собой: согласиться с тем, с чем был искренне согласен, во что верил, но горячо отстаивая свои взгляды и убеждения, если они расходились с мнением оппонента. Способность вместе искать и находить те «реперные» точки, которые помогут собеседнику удержаться «на плаву», не потерять веру в себя, не бросить из-за "черной полосы" любимое дело… 



           Юра был очень цельным человеком, настроенным на созидание, убеждённым в собственном предназначении, в правильности избранного пути. Думается, благодаря этому он не только держался сам, но и поддерживал тех, кто его окружал. 

Последнее вовсе не означает, что он «имел ответы на все вопросы». Пожалуй «вопросов»-то у него как раз было больше, чем «ответов». 



          Крепость «внутреннего стержня», важного для любого из нас, а для художника (в широком понимании этого слова) - особенно, определяется на мой взгляд не его пресловутой «несгибаемостью», что больше свойственно фанатизму и его результату – разрушению, а способностью к возможно скорейшему «восстановлению» после встречи с разного рода препятствиями, противодействием, что как раз и отражает суть творчества.  Поэтому значение для творческого человека внутреннего настроя «на преодоление» едва ли возможно переоценить...



          Случались у Юры и сложные периоды душевного раздрая, разъедающих душу сомнений, когда он не мог работать… Иногда эта внутренняя «неустроенность» принимала затяжной характер, по поводу чего он очень переживал: «Уходит время!», - это его особенно угнетало… Однако умение «принимать жизнь такой, как она есть», как «условие», которое хоть и присутствует в виде разного рода «преград на пути», но не может помешать главной задаче – творчеству, и основанный на этом общий созидательный настрой - всё же брали верх, и тогда он с нескрываемой радостью сообщал: «О, Саш, привет! Спешу тебя обрадовать: я снова начал писать! Да, ты знаешь, вот…». В такие минуты он ассоциировался у меня с… этаким маленьким упрямым «ледоколом», который, кряхтя и отфыркиваясь, всё же взобрался на очередную льдину и, ценой неимоверных усилий проломив её, вырвался из ледяного плена душевных неурядиц на неоглядные просторы творческой свободы - снова… «занялся делом»: пишет новую картину, обрабатывает дневники, которые вёл много лет... иногда читал свои новые стихи… 



          Не знаю, осознавал ли он, что этой своей внутренней борьбой и победами над собой он делал сильнее и тех, кто был рядом. Эта чёткая его ориентация, как на маяк, на конечный позитив, на достижение, на преодоление, на победу творчества над унынием и «болотом», воспринималась в повседневном общении скорее интуитивно, и, в конечном итоге, тоже была тем, что влекло к нему. 



          Просто «вдруг» (!) от встречи с ним поднималось настроение, укреплялась уверенность… хотелось двигаться вперёд, совершенствовать своё умение, искать… Предательские мысли о «бренности» и никчёмности усилий, «неоценённости» результатов куда-то исчезали, растворялись, сменяясь приливом энергии… Юра в этом смысле работал как «генератор», подпитывая всех, кто в нём нуждался…



                                         ***



          …Он хорошо понимал и нежно любил природу - во всех её проявлениях и состояниях, был внимателен к их переменам, отлично ориентировался в местной флоре и фауне, знал многие растения и их свойства, различал по голосам птиц и знал их повадки, прекрасно ориентировался на местности. 



          И сумрак вечернего города с неясными тенями, и призрачное ненастье, и хрустальное застывшее предзимье, когда морозное ожидание первого снега замирает в черном кружеве обезлиствевших ветвей, и жаркое растопленное, стрекочущее и поющее на все голоса лето… Всё это было неотъемлемой частью его самого… Впрочем, его картины, стихи о его отношении к природе говорят гораздо более зримо и осязаемо...



          …Мог «запросто» подойти и обнять любимое дерево – у Юры были любимые деревья - не какой-то их вид, а именно конкретные представители растительного царства – мог так, обняв ствол, стоять, ничего не говоря… а потом на мой, вероятно, несколько недоумённый взгляд, оторвавшись от огромной сосны и как бы знакомя нас, пояснить: «Не обращай внимания… Мы давно с ней дружим…». Такое доверие дорогого стоило…     



          Мог остановиться где-нибудь на пригорке над Клязьмой и начать негромко декламировать стихи… Так я впервые услышал его «Дорогу»… 



          Как-то мы шли вдоль реки и Юра неожиданно, (когда ни погода, ни мои намерения этому совершенно не способствовали), спросил: «Не желаешь искупнуться?..», а потом, скинув одежду, просто вошел в Клязьму в сопровождении верной Леськи, и искренне посетовал оттуда: «Саш, напрасно! Вода тёплая!». Я слабо представлял себе «теплоту» воды, когда и стоять-то на одном месте было зябко, и даже наблюдать за барахтавшимися в воде Юрой и Леськой - не слишком уютно. Искупавшись, они вышли, и мне оставалось лишь успеть отскочить в сторону, когда Леська, встряхнувшись и от души помотав мохнатой мордой, обдала всё в радиусе нескольких метров густым снопом брызг...



          В другой раз мы собрались у Александровых… Небо долго хмурилось, а расставаться, как всегда, было трудно, уходить не хотелось, но и не уходить тоже было нельзя… Наконец, когда все уже начали прощаться, хлынул дождь. Не просто «дождь», а именно ливень, косой, холодный и отчаянный… Всеобщему огорчению гостей, которых ожидал путь по размытой грунтовке до железнодорожной станции, не было предела… При всех «надо» и «пора» на первое место явно проступало: «не сейчас!». Столпившись на крыльце, мы смотрели, как буквально на глазах наполнялась стоявшая возле дома бочка, как тугие струи нещадно месили на дворе песок, прибивали к земле траву…



          Только Юра был в совершеннейшем восторге от этой картины. Постояв какое-то время с нами, он быстро скинул с себя верхнюю одежду и вышел под ливень — счастливый, улыбающийся, нещадно поливаемый дождём, он, размахивая руками, приглашал нас последовать его примеру…



          Подобное поведение могло показаться кому-нибудь несколько эксцентричным, но для его неуёмной натуры это было естественным - в этом был Юра: его восприятие жизни, его проявление в ней себя… Именно поэтому, говоря о нём, так сложно найти какую-то одну "общую ноту"… Он был очень разно- и много- планов, находя собственные созвучия во всём многообразии окружающего мира.



          Несмотря на занятость, нам всё же удавалось иногда пешком или на велосипедах выбираться на пару в лес, побродить по окрестностям Клязьмы, по лесам и болотам Лосиного Острова, в районе Щёлково, съездить к Медвежьим озерам… 



          В лесу «несподручно» много разговаривать – зачем тогда в лес идти?! Поговорить можно и дома…  Однако, молчаливое общение через «растворение» в окружающей природе – это тоже общение, только – другого порядка, может быть – более личного (нет нужды, проявляя «вежливость», доказывать собеседнику, что ты о нём не «забыл» - у него в принципе не может возникнуть такого вопроса), и в то же время более фундаментального, что ли, свойства… когда для того, чтобы быть понятым, необязательно произносить слова, достаточно совместного присутствия и со-переживания окружающего мира здесь и сейчас… 



          Иногда после таких словесных «пауз» у Юры словно прорывалось откуда–то изнутри: «Как же я люблю это всё!»… Так бывало и в ясный солнечный день в Лосином… И в предгрозье, заставшее нас в путешествии на велосипедах возле полуразрушенной запруды на Клязьме в районе Щёлково… Я, честно говоря,  тогда больше был обеспокоен судьбой фотоаппарата, которому как старому радикулитчику «сырость противопоказана», и приближающийся ливень, (миновать его мы не могли - это было очевидно), не сулил ничего хорошего… А Юра, немало не заботясь перспективой ожидавших нас «водных процедур», с нескрываемым интересом наблюдал за быстро меняющимися красками природы – оттенками прибрежной растительности, тёмной текучей речной воды, меняющимися наслоениями облаков…  Он очень чутко реагировал на малейшие перемены такого рода… Несколько снимков, сделанных в той поездке, можно посмотреть здесь http://finder1.gallery.ru/watch?a=nLa-Vdy 



          Во время наших, как правило, импровизированных, походов я не раз замечал у него какое–то особое, благоговейное, отношение к своим потенциальным «моделям»: деревьям, цветам, травам… абсолютное неприятие любых проявлений вандализма, разгильдяйства, наносящего им урон… Подобное Юра воспринимал с сожалением и печалью, иногда бурно реагировал… Он никак не мог примириться, например, с практикой бездумного т.н. «окультуривания» территории, когда в парках или в лесу под деревьями уничтожали лесную подстилку, служащую источником пищи и кровом для её многочисленных обитателей – выгребалась и сжигалась павшая листва, хвоя; когда в Комитетстком лесу люди с мотокосилками по чьей–то недалёкой чиновничьей прихоти, следуя установившейся с недавних пор моде, «облагораживали» местность, выкашивая подросшую траву, лесные и полевые цветы, а вместе с ними уничтожали и молодую поросль деревьев и кустарников, где в будущем могли бы найти убежище, пропитание и места для гнездования мелкие птахи – лесные санитары, сберегающие деревья от всевозможных вредителей… При этом сам лес всё больше наполнялся сухостоем, пораженные вредителями деревья теряли кору, сохли, роняя хвою… Зато рядом «красовались» участки «подстриженной травки»… Эта пронизывающая нашу жизнь во многих сферах показуха и некомпетентность были ненавистны Юре, а собственное бессилие в преодолении административной тупости местных властей угнетало!   



          Как-то весной в один из выходных мы с Юрой и Леськой – молодой сукой бриара, приобретённой Леной по случаю, отправились на берег Клязьмы… 



          Я, как обычно, искал сюжеты для снимков. Юра, не спеша, шел по тропинке, иногда останавливаясь и обращая моё внимание на какие-то цветовые нюансы окружающего пейзажа. В одном месте, кивнув в сторону противоположного берега Клязьмы, он заметил: «Вот пусть желтого немного прибавится, надо будет сюда прийти поработать…». Я не сразу его понял. Потом выяснилось - речь шла о том, что приближалась пора цветения какого-то растения, которое, по мнению Юры, должно было добавить необходимую ноту, цветовой нюанс в заинтересовавший его пейзаж…  



          Леська то убегала по своим собачьим делам, то возвращалась, активно расходуя накопленный за время вынужденного сидения на дворовом участке запас энергии. Прошлись по течению Клязьмы до конца Загорянки, там, где река делает изгиб вправо и где расположен колодец (о воде из этого колодца Юра отзывался с восторгом, настаивая, что я обязательно должен её попробовать… вода действительно оказалась замечательной, хотя и очень холодной). Повернули обратно… 



          Немного пройдя увидели, как трое пацанов лет 16-ти в отдалении поджигают на берегу у самой воды сухую прошлогоднюю траву – устраивая т.н. «весенний пал» – источник многих бед… Несильный на первый взгляд ветерок способствовал удивительно скорому распространению огня, и не успели мы опомниться, как неширокая ещё полоса пламени двинулась прочь от реки в сторону невысокого холма, на котором начинались деревянные заборы, а за ними и дома жителей Загорянки. От нас до мальчишек было метров 100. Мы закричали, размахивая руками, требуя, чтобы горе–поджигатели немедленно тушили огонь, и побежали к ним… Увидев нас парни, судя по их «неуютным» позам, хотели рвануть, но, видимо решив, что от сопровождавшей нас Леськи удрать всё равно не удастся, сочли за лучшее остаться на месте (они ж не знали, что самая жестокая кара, которой могло подвергнуть их это милое существо, пользуясь выражением Лены, – «зализать до смерти»)… 



          Подбежав, мы, не особо сдерживая себя, высказали всё, что о них думаем, Юра посулил им перспективу: «оборвать уши», если огонь немедленно не будет потушен. Но те уже и сами поняли, что натворили и, представив, что могут стать виновниками большого пожара, заметно струхнули. Было от чего… 



          Не тратя время на дальнейшее отчитывание юных шалопаев, впятером мы стали тушить пламя – где затаптывать, где сбивать ногами бегущие по верхушкам травы языки, или заливать водой, которую парни таскали из реки в подобранной тут же на берегу пластиковой бутылке тлеющие у самой земли участки стерни… 



          Минут через 15 – 20 общих «плясок на лугу» пламя удалось сбить, и парни продолжили заливать водой дымящую траву уже под нашим «пристальным контролем»… Несколько успокоенные тем, что «хорошо всё, что хорошо кончается», мы расстались, не забыв предупредить, что «Ещё раз! И – пеняйте на себя!...». Впрочем, пацаны были и сами не рады тому, что по разгильдяйству натворили, и, думаю, в следующий раз воздержатся от подобных «экспериментов»... 



                                      ***



          …К сожалению, даже из людей, часто бывавших у Александровых, не все были в курсе серьёзного поэтического дарования Юры. Это совершенно неожиданно для меня выяснилось при беседах уже после его ухода… 



          Между тем, об этой составляющей его таланта необходимо сказать особо. 

Юриной поэзии свойственна неторопливая сосредоточенность, задумчивое созерцание природы, внимательное наблюдение за сменами её состояний. 



          Его стихи отличает тонкая детализация, невозможная без подлинного знания предмета, проникновение в природу стихий, спокойное приятие происходящих превращений. 



          Александровская пейзажная лирика лишена как преклонения перед предметом описания, так и высокомерия пресловутого «царя природы». В значительной своей части это именно пейзажи - мудрое общение с равным(!), приятие суровой данности, перемежаемое иногда впечатлениями о нечастых даруемых ею радостях, приятных минутах, созвучиях с ней в мыслях, настроениях. Думается, потому и чувствовал Юра себя "своим" и на крутом склоне, и на лесной тропе, и на реке, и под дождём, что ни в мыслях, ни в делах не насиловал природу, внимательно следуя её "канонам"…   



          Его поэтические произведения живописны… Автор замечал и прослеживал тесную связь между состояниями погоды, сезонными изменениями, и метаморфозами развития и завершения человеческого жизненного пути - «без сожаленья», «как спадает в осень листва»… 



          Если бы потребовалось охарактеризовать его поэзию в нескольких словах, наверное, лучше всего подошло бы словосочетание «задумчивая созерцательность». Юрино восприятие, неизмеримо далёкое от капризно-притязательного любования праздного горожанина, вырвавшегося "на свободу", ищущего и замечающего лишь некий «стандартный набор» заученных красивостей: голубого неба, зелёных листьев, белого снега - всё это, безусловно, прекрасно! Но это - не более чем «штампы»… 



          Юре этого было мало! Повторюсь, он не выходил в лес или к реке, например, как на «экскурсию», как на «воскресную прогулку»… Всё это - и деревья, и речка, и травы на лугу, и облака, и вороны, которые, по Юриному определению, эти облака «месят», и естественное освещение, особенно выразительное в ранние утренние и вечерние часы… всё это было частью его самого: его мастерской, его творческого процесса, его предметом описания и неиссякаемым источником вдохновения… Неслучайно его излюбленным жанром был пейзаж, вне зависимости от формы «материального» воплощения творческого замысла - будь то живопись, графика или стихосложение… 



          Порой создавалось впечатление, что необходимость возвращения из этой «мастерской» в «цивилизацию» была в большей степени именно необходимостью, чем потребностью, и  иногда тяготила его…  



          Вместе с тем, читая Александровскую «пейзажную» лирику, невольно «вздрагиваешь» словно «случайно затесавшимся» между раздольных образов живой природы… его нечастым, но острым гражданским стихам, посвящённым «фальшивым» ли выборам 2007 г. или всамделишным «вехам» конца минувшего - начала нового тысячелетия, перечисленным им со скрупулёзной точностью в стихотворении «Двухтысячный год»… Этими «исключениями» он словно подтверждал неустаревающее: «Поэт в России больше чем поэт!», поскольку был чужд лицемерию, приспособленчеству… и поступал совершенно естественным для себя образом:  говорил, когда не мог молчать. В искусстве иначе и не бывает: либо ты творишь, либо множишь эрзац, потакая вездесущим «вкусам», «взглядам», «спросу», «моде»... – в угоду публике ли, властям ли – не имеет принципиального значения. Он предпочитал первое: творил! И с той же непосредственностью как живописал, например, «вуаль клокастой паутины…» в заброшенной избе в стихотворении с одноимённым названием, он, не видя причин скрывать очевидное для себя, писал о ликующей "паутине" единодушных выборов 2007 года и «послевкусии» от их результата из–за того, что «в стране идёт всё задом-наперёд»…



          В июле  - августе 1986 года Юрой был написан венок сонетов «Север» - произведение многоплановое, в котором за пейзажами дикой первозданной природы сурового северного края открывается глубокий философский смысл, искреннее уважение автора к первопроходцам, к тем, кому суждено было стать заложниками и хранителями сокровенных тайн Русского Севера. 



          Венок сонетов – твёрдая, имеющая строгие законы построения форма поэтического произведения, которая считается одной из труднейших, поскольку изначально должна соответствовать целому ряду принципов, обязательных условий, без соблюдения которых не будет собой. Не случайно другой российский поэт Владимир Солоухин писал когда-то: «Венок сонетов – давняя мечта, вершина формы строгой и чеканной…». Точнее, пожалуй, и не скажешь – именно ВЕРШИНА. 



           Юра покорил и эту вершину...



                                            ***

           Вместо послесловия.



           Поскольку судить о творчестве художника и поэта возможно лишь, лично ознакомившись с ним, привожу адреса страничек с фотографиями живописных работ Художника: http://finder1.gallery.ru/watch?a=nLa-STx

и с литературными произведениями Юрия Александрова, соответственно, 

проза: http://www.proza.ru/avtor/cikoriy 

поэзия: http://www.stihi.ru/avtor/cikoriy



Фото автора. Снимок репортажный, сделан лет пять назад на берегу Клязьмы в Загорянке во время одной из совместных прогулок. Юра делился наболевшим, я, как обычно, снимал...